Железный пират - Макс Пембертон

— К чему вам читать, граф, если вы даже не слушаете меня? — сказала она.

Гастон очнулся от своей задумчивости и сконфуженно ответил:

— Почему вы думаете, что я вас не слушаю, синьорина?

— Да ведь ваши глаза закрыты, вы даже не знаете, вероятно, что именно я читаю.

— Простите меня, но, право же, это такая глупая история, ну, как можно быть настолько наивным, чтобы воображать, будто любовь находится в связи со спасением души.

— А разве это не так? — спросила она быстро. — Разве в любви нет самопожертвования?

— Конечно, нет, синьорина. Мы стараемся только доставить себе удовольствие с полным пренебрежением к последствиям, что и служит всегда почти источником наших несчастий. Самопожертвование никогда не следует смешивать с любовью: если требуются жертвы, не может быть уже больше любви. Дружба — дело другое. Жертва, принесенная дружбе, священна, и в настоящую минуту я это чувствую больше, чем кто-либо.

Бианка подумала немного, глядя Гастону прямо в глаза, потом сказала:

— Я уже запретила вам раз навсегда благодарить меня за что-нибудь. Вы знаете, что я счастлива тем, что вы находитесь здесь, у меня. Зачем вы опять заставляете меня говорить об этом? В данном случае нет никаких жертв, приносимых дружбе, — нет, я не верю в дружбу и в другой подобный вздор, я смотрю на дело так: вы пришли сюда ко мне за помощью, потому что не могли поступить иначе, а я ухаживаю за вами, потому что хотела этого. Я в этом вижу простой договор и нисколько не обманываю себя. Вы не забудете меня так скоро, покинув даже мой дом, а я только этого и хочу; я знаю, что этим все кончится между нами, так как предчувствие подсказывает мне, что мы с вами уже больше никогда не встретимся. Я чувствую себя так, как будто мне угрожает большое несчастье, но я ничего не могу сделать, чтобы предотвратить его. Вы уедете обратно во Францию, а я, вероятно, выйду замуж за другого, да, я знаю, что это неизбежно, отец будет настаивать на этом, и я не стану противиться его желанию. Так где же здесь дружба? Неужели вы верите в то, что у женщины могут быть друзья? Я в это не верю, и поэтому меня считают какой-то особенной и оригинальной. Я выйду замуж и всю свою жизнь промечтаю где-нибудь в Венеции или в Риме, и так будет лучше для нас обоих, верьте мне.

В глазах ее блестели слезы, но гордость помогла ей не расплакаться, и Гастон, тронутый до глубины души, не находил все же слов утешения и думал то же самое, что так будет лучше для них обоих. Он понял теперь, что чувство Бианки к нему действительно глубоко и бескорыстно, и он дал себе слово при первой же возможности покинуть ее дом, этого требовала его честь.

— Вы в скором времени ждете возвращения вашего отца? — спросил он, нарочно переменив разговор, чтобы избежать еще более щекотливых объяснений. — Я думал, что найду его здесь по приезде сюда из Боволетты.

— Мой отец еще в Венеции, — ответила Бианка равнодушно, — я получила от него письмо с извещением, что он приедет сюда завтра или послезавтра. Позвольте мне быть откровенной, граф, я не хотела бы, чтобы вы встретились с моим отцом, по крайней мере, здесь. Вы, конечно, поймете, почему, так как вы знали его в Венеции.

— Я прекрасно понимаю это, синьорина, так как я знаю, что ваш отец не любит моих соотечественников. Я очень сожалею о том, что по долгу службы мне приходится всегда действовать против него. Но, я надеюсь, в будущем многое изменится. Лежа здесь, я все думал о том, как бы мне отплатить вам и всему вашему дому за доброе отношение ко мне.

— Этот день настанет, когда вы отдадите мою отчизну Бонапарту, — с горечью ответила Бианка, — неужели вы думаете, что мой отец — Пезаро, и вдруг согласится принять какое-либо одолжение со стороны француза в этот день?

— Я надеюсь на это, ваш отец слишком умен для того, чтобы взваливать провинность целого народа на одного человека; если для Венеции настанет тяжелый день, я спасу его и его дом ради его дочери.

— Этот тяжелый день уже настал, — сказала она, — мой отец никогда не согласится благоденствовать тогда, когда гибнет его родина. Нет, граф, прошу вас, не думайте о нас. Мы исполним свой долг, остальное мы можем предоставить Богу.

Он не стал ей противоречить, так как слова ее возбудили в нем мучительные мысли, которые были еще более тягостны ему, чем ее объяснение в любви. Неделю тому назад она готова была открыть ему секреты своих соотечественников, готова была их предать, только бы добиться ответа на свое чувство. Сегодня же она говорила о спасении души и самопожертвовании. В последнем случае она была сама собой, теперь только он понял, насколько велико было ее искушение, если она готова была предать своих друзей по первому его слову. Он решил покинуть ее дом как можно скорее. Если бы он был настолько силен, что мог бы обойтись без посторонней помощи, он ушел бы в этот же день, но каждая его попытка подняться с постели сопровождалась обмороком и такой слабостью, что ему и думать было нечего уйти самому, оставалось одно — обратиться за помощью к Валланду. Но гордость мешала ему сделать этот шаг, и он был настолько откровенен, что сказал об этом Филиппи, когда Бианка вышла из комнаты.

— Доктор, — сказал он, — я должен сегодня же покинуть этот дом.

Старик стоял у камина и грел свои руки, когда Гастон обратился к нему с этими словами; на устах его мелькнула неприятная улыбка, когда он повернулся к говорившему.

— Сын мой, — сказал он, — попросите ангела одолжить вам крылья, так как вы знаете, что сами вы не в состоянии двинуться с места.

— Я в этом не вижу ничего невозможного, — недовольным тоном ответил ему Гастон. — Пошлите к Валланду и скажите, что я желаю его видеть.

Старый Филиппи опять повернулся к огню, чтобы греть свои руки, и еще ниже опустил свою седую голову.

— Вы говорите, как ребенок, — сказал он. — Разве вы не знаете, в чьем доме вы находитесь?

— Я нахожусь в доме Пезаро, сенатора, но что же из этого?

— Да, в доме Пезаро, слуги которого, конечно, так мало понимают свои обязанности, что сейчас же так и откроют двери французам, которые явятся за вами, — с иронией ответил старик.

— Вы хотите сказать этим, что я не могу уйти отсюда, когда захочу? — сердито воскликнул Гастон.

Филиппи утвердительно кивнул головой.

— Что касается Бианки, — сказал он медленно, — то она готова была бы сделать для вас все, что угодно, но и помимо ее и преданных ей слуг есть еще и слуги, преданные ее отцу. Спросите их, выпустят ли они вас.

— Но что же они выиграют тем, что удержат меня здесь?

— Что они выиграют? Неужели вы настолько скромны, что не догадываетесь, что они рады, что захватили самого умного человека в Вероне, который уже второй раз не сделает ошибки, которую только что сделал.