Железный пират - Макс Пембертон

Вильтар, ожидавший этого вопроса, ответил с видом человека, который охотно бы скрыл истину.

— Дорогая маркиза, я думал, что вам уже все известно.

— Известно? Но что же мне может быть известно?

— Мне хотелось бы, чтобы вы это узнали от кого-нибудь другого, маркиза, не забудьте, что я ведь друг Гастона.

Она широко открыла свои прелестные глаза, как бы опасаясь какого-то невиданного, но ужасного удара.

— Значит, с ним что-нибудь случилось? — воскликнула она.

— Да, как вы и говорите, с ним случилось что-то.

— Он ранен? Болен?

— Хуже, маркиза.

Она приготовилась уже к дурным вестям, но эти слова почти лишили ее чувств; она тяжело оперлась на спинку золоченого стула.

— Говорите яснее, что может быть хуже болезни?

— Неосторожность.

— Так, значит, это была только неосторожность с его стороны.

Маркиза снова порозовела и оправилась.

— Но ведь если неосторожность считать преступлением, то мы — все преступники, — воскликнула она почти весело.

— Я не согласен с вами, маркиза, мы преступны, если только наша неосторожность причиняет кому-либо вред.

— Но что же Гастон сделал? Почему вы говорите все это так таинственно?

— Мне хотелось бы пощадить вас, вы и так слишком скоро узнаете об этом.

— Пожалуйста, не заботьтесь обо мне. Мне уже нечего терять.

— То же самое можно сказать и про нашего друга Гастона, ему тоже больше нечего терять.

— Что вы хотите сказать этим?

— Он уже и так потерял восемнадцать человек гусар, они были убиты три дня тому назад вашими соотечественниками, маркиза.

Она сразу опечалилась, так как поняла, что с Гастоном случилась какая-нибудь неприятность.

— Неужели вы не можете быть откровенны со мной, если я прошу вас об этом? — сказала она довольно резко.

Вильтар осторожно дотронулся до ее руки и сказал шепотом:

— Я не хотел причинить вам горя, но если вы непременно хотите…

— Говорите скорее, лучше знать худшее.

Он пожал плечами и стал говорить, не глядя на нее.

— Наш друг Гастон — горячая голова: он вообразил что ему удастся победить предрассудки, накопленные годами, одним эскадроном гусар. Он мог бы быть прекрасным епископом, если бы только это не было так скандально: он отправился на рынок и стал там проповедовать, как монах. Вот и все дело в нескольких словах. Он вообразил, что ему стоит махнуть рукой, и сразу же повсюду водворится мир и тишина и воцарятся дружеские и братские отношения. Так как народ не согласился сразу с ним, он попробовал хорошенько пугнуть его, чтобы он сразу поумнел. Но, к сожалению, эта публика стала стрелять из своих мушкетов, и некоторые даже возымели счастливую мысль нагородить полную улицу трупов, чтобы наш друг не мог вернуться к нам. Гастон попал в ловушку, и все его люди были перебиты, потому что расчет его оказался не верен. Наш друг погиб бы вместе с ними, если бы одна прелестная женщина не сжалилась над ним. Мне интересно знать, знакомы ли вы с ней?

Беатриса окинула его быстрым, пронизывающим взглядом и спокойно ответила:

— Назовите ее имя, и я скажу вам, знаю ли я ее. Он все еще старался не смотреть на свою собеседницу и продолжал, не торопясь:

— Мне кажется, что вы ее знаете, так как мы уже говорили о ней, — это Бианка, дочь Пезаро.

— Вам прекрасно известно, что я знаю ее, — что же дальше?

— Дальше? Дальше ничего не было, маркиза. Гастон не мог прийти сегодня к вам, так как он находится у нее в доме.

Слова эти Вильтар произнес с напускным равнодушием, как бы мимоходом. Он несколько минут еще не решался после того взглянуть на Беатрису, но когда он наконец поднял на нее глаза, она улыбалась и говорила о чем-то с кардиналом Зено.

— Кажется, ужин готов, — заметила она потом окружающим. — Пройдемте в столовую, господа.

Музыка на галерее заиграла какой-то венгерский марш. Двери, ведшие из салона в столовую, широко распахнулись, впереди шел кардинал, предшествуемый людьми, несшими канделябры, а за ним под руку с Вильтаром следовала маркиза де Сан-Реми.

XXIV

Гастон ничего не знал о приезде Беатрисы в Верону, все обитатели дома, в котором его приютили, тщательно скрывали это от него. Рана у него была тяжелая, и он потерял очень много крови, но молодость взяла свое, и, благодаря тщательному уходу Бианки, он стал быстро поправляться. С каждым днем он заметно оживал, все больше привязывался к Бианке и с нетерпением ожидал ее появления. Хотя больше она ни единым словом не упоминала о своей любви, чувство это проскальзывало в каждом ее движении, в каждом взгляде, он понимал это и, конечно, не мог не быть благодарен за такое отношение к себе. Что касается старого Филиппи, тот проводил свою жизнь около камина на кушетке, с которой поднимался для того, чтобы изредка изрекать разные нравоучительные сентенции и говорить о том, что бы он сделал, если бы снова температура больного повысилась. Странное предложение, сделанное им в первый день Гастону, уже больше не повторялось им, он все время молча сидел в своем углу и приготовлял различные лекарства, которых, однако, никто не принимал.

Дни проходили один за другим, очень медленно для Гастона и слишком быстро для влюбленной в него девушки. Граф спал очень мало в первую неделю своего вынужденного плена и в тихие ночные часы постоянно вспоминал время, проведенное им в Венеции. Он вспоминал, как впервые встретился с Беатрисой в соборе, как восхищался ее красотой и боялся ее начитанности и необыкновенного ума. Тогда он ее еще не любил, это он ясно теперь сознавал, но теперь она научила его любить, и он чувствовал, что не в состоянии будет жить без нее. В доме Бианки он, конечно, не осмеливался спрашивать о том, приехала ли Беатриса, но с каждым днем он все больше беспокоился о ней, и по мере того, как восстанавливались его силы, решение бежать из этого дома становилось в нем все сильнее.

Бианка прекрасно понимала все, что происходило в нем, и старалась окружить его заботами и ласками, чтобы вознаградить за претерпеваемые им муки. В комнате больного повсюду были расставлены розы в прелестных вазах, на столике перед ним лежали его любимые фрукты и цветы. Открытое окно, к которому была придвинута постель, выходило на узкую темную улицу, и он мог следить часами за проходившими по ней гражданами, а также французскими солдатами. Вдали из-за красных крыш виднелись горы и долины с красивыми деревушками, утопавшими в зелени. Гастон проводил целые часы у этого окна, в то время, как Бианка читала ему повести и сказания древней и средневековой Италии, но, собственно говоря, он плохо слышал то, что она читала, так как мысли его обыкновенно блуждали в собственном недалеком прошлом: он вспоминал о своей неудаче, о своем позоре и старался себе представить, как он будет жить дальше, принужденный подать в отставку. Он чувствовал, что Бонапарт уже потерял к нему всякое доверие: подобный человек не прощает неудачи. И поэтому ему, Гастону, придется выйти из военной службы и отправиться во Францию совершенно опозоренным и посрамленным; он невольно спрашивал себя, согласится ли Беатриса разделить с ним это печальное будущее. Он верил в то, что она согласится, но все же ужасался мысли, что ему придется рассказать ей о своем позоре. Все было бы иначе, будь судьба хоть немного благосклоннее к нему. Они читали в этот день как раз «Дон Кихота», так как в библиотеке, находившейся в их распоряжении, было не больше дюжины разных книг. Бианка, кроткая и покорная, откинув с белоснежного лба свои черные, как смоль, волосы, сидела в ногах его постели, прижавшись лицом к спинке его кровати. Старый Филиппи мирно дремал на своей кушетке, пригретый горячими солнечными лучами, врывавшимися в открытое окно. Неясный гул голосов с улицы, отдаленная музыка в одном из кафе, тихий, ясный день невольно навевали на девушку и ее слушателя какое-то тихое, мирное настроение. Она читала как раз фабулу о том, как Базилиус женился на Квинтерии из-за спасения души, и, увлеченная рассказом, она читала с большим чувством до того места, где обман, наконец, открылся, и бедный больной был исцелен силою любви. Прочитав это место, Бианка остановилась и заметила, что Гастон не слушает ее.