Коррекция (Йеллоустоун) - Геннадий Владимирович Ищенко

– Если не солдаты, то что?

– На расстоянии ста метров одна от другой устанавливаем стационарные лазерные установки. Наводятся и стреляют на движение взрослого человека. Ребёнок пройдёт, если будет идти один. Всех постоянно предупреждаем по радио и передали письменно в Хельсинки. Пока соблюдают договор и к нам не идут, вот только надолго ли их хватит?

– Три тысячи установок! Когда закончите?

– Через два месяца.

– Мне расхотелось с тобой разговаривать, – встала с дивана Лида. – Когда-нибудь люди обо всём узнают. Понять они смогут, простят ли?

– Мораль и действия правителя и обычного человека сильно отличаются! – сказал муж. – Разница в мере ответственности и цене ошибки. Они несоизмеримо разные, поэтому и руководствуемся мы разными мотивами. Мне не всё равно, что обо мне скажут или подумают люди и какая останется память. Но я не знаю, как можно спасти народ, который я считаю своим, не пожертвовав при этом чужими. И я не рвался на эту работу.

Он ушёл к себе в кабинет, включил лампу на столе и сел в кресло. На душе было гадостно и тоскливо. Жена сейчас выплакалась бы, у него это не получалось. Алексея давил гнёт ответственности, и сознание того, что он спас сотни миллионов жизней, не снимало вины за то, что приходилось делать. Рассудком он понимал, что прав, что ничем не обязан тем людям, которые проклинали его, падая от немецких пуль под Мюнхеном в красный от крови снег, но душу жёг стыд. И Алексей ненавидел того, кто дал ему долгую жизнь и заставил нести этот крест. Нельзя столько взваливать на одни плечи! До сих пор жена поддерживала во всём, сегодня он впервые почувствовал её отчуждение. Она всё понимала, но это было рассудочное понимание, сердце такого не принимало. И от этого было ещё больней. Он знал многих, которые не хуже выполнили бы его работу, не испытывая при этом больших терзаний. Тогда почему он? Ладно, последуем совету древних и не станем терзаться там, где от этого нет толку... По крайней мере, попробуем. Он мысленно дал себе ещё пятнадцать лет. Надо их как-то вынести, а если его не освободят и после этого, он освободится сам.

* * *

– Третья воронка, – сказал Пётр, – и полно бронетехники. Чья это, арабов или Израиля?

– Арабская, – ответил Олег. – Притормози разведчика.

Летевший в двухстах метрах над землёй «Невидимка» резко сбросил скорость. На большом панорамном экране проплывала покрытая снегом земля, на которой виднелись воронки и сгоревшие танки и бронемашины. Повсюду лежали припорошенные снегом тела.

– Неплохо поработала авиация Израиля, – сказал Пётр. – Уже двадцать километров одно и то же. Смотри, обломки самолёта. Это точно израильский. Ещё один, а здесь сразу два.

– Их сняли электромагнитной пушкой. Небольшой шарик на трёх километрах в секунду прошьёт самолёт насквозь, а когда их тысячи, не увернёшься. Мама моя!

«Невидимка» перелетел гряду холмов, и их глазам открылась долина, забитая боевой техникой.

– Не меньше тысячи единиц, – оценил на глаз Пётр. – А это уже израильские танки. У них намного длиннее стволы. Сколько же здесь всего! И многие машины не имеют заметных повреждений. У них же была защита от химии?

– Этот тип танка герметизирован, – ответил Олег, – газы ему по фиг. Здесь было что-то другое. У арабов были нейтронные заряды? Уровень радиации опять скакнул.

– Думаешь, взорвали над ними? Надо проанализировать характер излучения. А фон всё время скачет. Сбрось скорость, сейчас будет столица. Вот она. С виду целая.

– Толку-то. Тел на улице мало, но они есть. Раз не убрали, значит, это некому делать. Наверное, когда закончилось пища, остались в домах.

– Если не считать Ирана, весь регион вымер, – подвёл итог Пётр. – Давай покружим над городом, может, остались живые.

* * *

Два «Ковчега» поднялись с аэродрома Гаваны и, набирая скорость, полетели в сторону Техаса. Один из них должен был забрать тела погибших американцев для захоронения у подножья монумента памяти. Девяностометровая, облицованная гранитом игла монумента была уже готова, а до второй годовщины извержения оставалось пять дней. У экипажа второго экранолёта, на котором летел Джед Уолш, было другое задание. Надо было посетить завод, производивший микропроцессоры, и оценить степень сохранности его оборудования. От Гаваны до нужного им Чандлера было четыре часа полёта, и Виктор Сивцов, которого дали в напарники, уже спал. Посмотрев на русского инженера, Джед решил последовать его примеру. Их обоих разбудил один из десантников.

–Просыпайтесь, парни! – сказал он. – Минут через пять прибываем. Под нами уже Аризона.

Драки не предвиделось, но десантники забирались в свои чудовищные скафандры, делавшие их похожими на киборгов из американских фильмов. Джед выглянул в иллюминатор и увидел метрах в трёхстах внизу покрытую снегом равнину. Быстро промелькнул небольшой городок, и через несколько минут полёта вдали показались небоскрёбы Чандлера. «Ковчег» подлетел к отдельно стоявшему зданию в тридцать этажей и стал опускаться. Воздух турбин сдул снег и поднял в воздух тучу вулканической пыли. Когда «Ковчег» мягко сел на шасси, видимость снаружи была нулевая.

– Ждём, – сказал им бывший старшим в десанте майор. – Пыли не очень много, и она быстро осядет, а до вечера ещё далеко.

Минут через двадцать инженеры, надев маски, вышли из «Ковчега» следом за десантниками.

– Часть стёкол вылетела, – сказал Виктор, показав на кучу битого стекла вокруг здания. – Наверное, разбились при землетрясении.

– Плевать, – отозвался Джед. – Нужное нам оборудование на