Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После провала майского покушения Эйтингон не мог прибегать к услугам этих людей.
Рамон Меркадер, на которого теперь сделал ставку Эйтингон, помнил: ему поручили «совершить казнь». Ему внушили, что он – лишь «исполнитель справедливого приговора», вынесенного в Москве; что это огромная честь, которая сделает его навсегда героем. Ослушаться Меркадер не мог. Еще в Испании он узнал, чем кончается непослушание или подозрение. Когда одного знакомого республиканца во время событий в Каталонии заподозрили в связях с ПОУМ, тот вскоре бесследно исчез. Меркадеру дали понять: таков закон революции – слабых или неверных устраняют.
Пока Эйтингон после майской неудачи готовил запасной вариант плана, жизнь в маленькой крепости постепенно входила в привычное русло. Когда полиция наконец оставила в покое сотрудников Троцкого, подозреваемых в мистификации нападения, хозяин дома и приехавшие к нему друзья укрепили стены, возвели кирпичные ограждения на веранде, соорудили башенку для охраны, провели дополнительную сигнализацию и сделали освещение подходов. Хотя эти хлопоты сопровождались рабочим шумом, Троцкий с женой испытали новый приступ тоски и одиночества. Уехала в Париж милая чета Росмеров, чтобы больше никогда с ними не встретиться. Стало пусто не только в соседней комнате, но и в душе Троцкого…
К новым предупреждениям друзей о необходимости повышенной бдительности и исключении каких-либо случайных контактов с незнакомыми людьми Троцкий отнесся внешне равнодушно. Ведь не оправдалось предостережение его «доброжелателя» (Александра Орлова) о том, что в его окружении притаился убийца. Нападение было совершено целым подразделением террористов извне, а не изнутри. Троцкий помнил, что еще с первых дней революции они с Лениным получали много самых разных предостережений о грозящей им опасности.
Например, однажды, когда он в 1919 году приехал на заседание ЦК в Москву, Владимир Ильич во время прений пододвинул ему бумажку:
«Москва, Предсовнаркома, тов. Ленину.
Товарищ Ленин, прошу немедленно дать мне возможность сообщить Вам тайну военных действий против Советской власти. Вас и тов. Троцкого хотят убить Ваши враги, которых я всех знаю…
Красноармеец 12 Краснокутского
железнодорожного полка Ековеску.
Передал Саратовский губвоенком Соколов»{1238}.
Троцкий лишь улыбнулся, отодвигая телеграмму обратно к Ленину. Такие наивные предостережения Предреввоенсовета получал неоднократно и позже. Вот наподобие такого, полученного в апреле 1921 года:
«С коммунистическим приветом Лев Давидович Троцкий!
Уважая вас как вождя пролетарской всемирной революции, прошу вас быть осторожным в Питере. Со слухов мне пришлось убедиться, что какое-то зло питает к вам начальник военных сообщений тов. Дмитриев.
Член РКП Степан Васильевич Званов.
Личность моя вам известна. Вместе работали в Америке.
До свидания»{1239}.
Теперь не нужно было никаких предупреждений. Все ясно понимали, что сталинский меч навис над уродливым после укрепительных работ домом. Но каков будет этот удар? Взрыв? Пулеметная очередь? Яд? Никто не мог знать. Даже сам Сталин. Его не интересовали криминальные детали. Ему был нужен конечный результат.
Как вспоминал Павел Анатольевич Судоплатов, во время той, упоминавшейся мной памятной весенней встречи 1939 года у Сталина вождь произнес еще одну откровенную и предельно ясную фразу:
– Война надвигается. Троцкизм стал пособником фашизма. Нужно нанести удар по IV Интернационалу. Как? Обезглавить его…
«Нанести удар»… «Обезглавить»… В мае удар был нанесен, но чудо спасло лидера «Мировой партии социальной революции». Эйтингон знал, что больше осечки быть не должно. На карту поставлена не только жизнь затворника забаррикадированного дома по улице Вены, но и его собственная жизнь, как и его семьи. Читатель может подумать: а как с законностью? Ведь Троцкий не гражданин СССР, нет приговора по суду и т. д.? Система «бюрократического абсолютизма» давно уже «освободила» власти от химер закона и морали. Еще в бытность Троцкого одним из вождей страны и с его ведома стали широко практиковаться внесудебные приговоры. Например, 9 марта 1922 года Политбюро, на заседании которого присутствовал и Председатель Реввоенсовета, по предложению Уншлихта приняло решение «о предоставлении ГПУ права на внесудебные расправы»{1240}. Потом стало проще. Например, Ягода, один из заместителей председателя ОГПУ, заведующий отделом ОГПУ Дерибас или кто-либо из других функционеров того же уровня писал записку секретарю ЦИК СССР Енукидзе с просьбой на разрешение внесудебного приговора. Тот ставил свою закорючку, и… готово дело{1241}. Десять, двадцать, тридцать подозреваемых без суда расстреливались. И Троцкий это знал. Так что никакой речи о «моральности» советских спецслужб в то время и речи быть не могло; тогда казалось, что в начале пути насилие неизбежно, только в начале. Но, увы… Безжалостный каток диктатуры покатился в будущее, вминая в небытие судьбы людей.
Эйтингону нужно было найти способ проникновения своего человека внутрь дома Троцкого, ибо изгнанник после майского покушения почти совсем прекратил вылазки за кактусами в горы. Многодневные наблюдения дали неутешительный вывод: Троцкий принял особые, повышенные меры предосторожности. Еще раньше из Парижа пытались через Зборовского внедрить в охрану своих людей. Зборовский написал письмо «Старику», затем секретарю Троцкого Вану. Но Троцкий был осторожен и не хотел расширять круг лиц, находившихся около него{1242}.
Эйтингону не оставалось ничего другого, как вводить в действие второй вариант. Несколько шифрованных сообщений в виде писем из Нью-Йорка на имя «Педро Гонсалеса», торопили: «объект» может исчезнуть, сменить место проживания, перейти на нелегальное положение и т. д. Меркадер с начала 1939 года был уже в Америке; сначала в США, а теперь и в Мексике, но под именем Фрэнка Джексона. Правда, когда Меркадер перебрался из Испании во Францию, у него был паспорт на имя бельгийца Жака Морнара. Именно там, как я упоминал раньше, Морнар с помощью Зборовского познакомился с Сильвией Агелоф – активной троцкисткой из одной американской организации «большевиков-ленинцев». Мать Сильвии была русской, поэтому, кроме английского, французского, испанского, С. Агелоф знала и русский язык. В сентябре 1938 года она участвовала в Учредительном конгрессе IV Интернационала. Именно тогда она познакомилась с Жаком Морнаром.
У молодых людей начался бурный роман. Морнар возил 28-летнюю (кстати, малопривлекательную) женщину по ресторанам, театрам, предлагал жениться. Они провели так три счастливых беззаботных месяца, ибо Жак был не только красив, внимателен, но и не беден. После возвращения Сильвии в феврале 1939 года на родину, в США, через три-четыре месяца туда же приехал и Морнар, объясняя свой приезд интересами коммерции. Но теперь он был уже… канадцем Фрэнком Джексоном. Эту метаморфозу он объяснил Сильвии необходимостью избежать призыва на военную службу. – По сути, Сильвия исполнила роль Маты Хари, но наоборот. Не она занималась обольщением нужных лиц, а «обольстили» ее. Именно с помощью этой женщины, чуть не потерявшей голову от привалившего счастья, Ж. Морнар – Ф. Джексон в конце концов проник в дом Троцкого.
…Рамон Меркадер, с молодости захваченный революционным порывом, оказался в руках советской спецслужбы и не смог вырваться из ее тисков до конца своих дней. Мне удалось многое узнать об этом человеке, которому суждено было самым ужасным образом прервать жизненный путь Троцкого. Одна из наиболее интересных работ о Хайме Рамоне Меркадере дель Рио Эрнандесе (таким является его полное имя) написана французским историком Исааком Левиным. Называется она «Человек, который убил Троцкого»{1243}. Немало мне рассказал о Рамоне Меркадере Давид Семенович Златопольский, который вместе со своей женой – испанкой Кончитой Бруфау – был очень близок к нему в «московский период» его жизни. Очень интересны свидетельства брата Рамона, Луиса Меркадера{1244}. Но все же наиболее полная информация о жертве Сталинской машины и убийце Троцкого мною была получена от П. А. Судоплатова (он же Матвеев, Яценко, Андрей, Отто) из тайных архивов ИНО ОГПУ.
Старый разведчик характеризовал Рамона Р. Меркадера как очень умного и волевого человека, фанатично убежденного в исторической справедливости дела, которому он посвятил жизнь. По словам Павла Анатольевича, не то дед, не то прадед Меркадера был послом Испании в Петербурге, а отец его матери занимал пост губернатора Кубы.
