Том 3. Русская поэзия - Михаил Леонович Гаспаров

немая вереница И посреди руин — как тень пустыни — львица. — Рифмовка AbbA AbbA cDD сЕЕ.

59. «Женщине» (1899): Ты — женщина, ты — книга между книг, Ты — свернутый, запечатленный свиток; В его строках и дум и слов избыток, В его листах безумен каждый миг. Ты — женщина, ты — ведьмовский напиток! Он жжет огнем, едва в уста проник; Но пьющий пламя подавляет крик И славословит бешено средь пыток. // Ты — женщина, и этим ты права. От века убрана короной звездной, Ты — в наших безднах образ божества! Мы для тебя влечем ярем железный, Тебе мы служим, тверди гор дробя, И молимся — от века — на тебя! — Рифмовка аВВа BaaB cDc Dee.

60. «К портрету Лейбница» (1897): Когда вникаю я, как робкий ученик, В твои спокойные, обдуманные строки, Я знаю — ты со мной! Я вижу строгий лик, Я чутко слушаю великие уроки. О Лейбниц, о мудрец, создатель вещих книг! Ты — выше мира был, как древние пророки. Твой век, дивясь тебе, пророчеств не постиг И с лестью смешивал безумные упреки. // Но ты не проклинал и, тайны от людей Скрывая в символах, учил их, как детей. Ты был их детских снов заботливый хранитель. А после — буйный век глумился над тобой, И долго ждал ты нас, назначенный судьбой… И вот теперь встаешь, как Властный, как Учитель! — Рифмовка аВаВ аВаВ ccD eeD.

Михаил Кузмин

К интерпретации стихотворения М. Кузмина «Олень Изольды»

Текст дается по изданию: Гаспаров В. М., Гаспаров М. Л. К интерпретации стихотворения М. Кузмина «Олень Изольды» // Михаил Кузмин и русская культура XX века. Тезисы и материалы конференции. 15–17 мая 1990 г. / Сост., ред. Г. А. Морев. Л., С. 47–49.

Олень комельский, сотник благочестный,

улусам лень казать ледяный рог,

но свет зеленоватый зорь полночных

в своих зрачках ты и теперь сберег.

Слова «любовь и честь». Они — смертельны!

Живое сердце кровью истекло…

А лесовые круглые просторы,

а зимнее, домашнее тепло!

Взмолился о малиновой рубашке,

а зори рвут малиновый мороз…

Умели пасть подрубленные братья,

и ты такой же родился и рос.

А синий соболь, огненная птица

у печени и вьется и зовет:

«Смотри, смотри, Тристан зеленоглазый,

какое зелье фрау Изольда пьет!»

О, этот голос! Девочка с испугу

запела в недостроенном дому.

Поет, пророчит, ворожит и плачет,

и голос непонятен никому.

Придут жильцы, она забудет страхи,

как именинница пойдет прилечь,

сердца же помнят, что в часы ночные

они стучали о горячий меч.

Стихотворение было напечатано в «Собрании стихотворений» ленинградского Союза поэтов (1926) и перепечатано в III томе мюнхенского издания стихотворений М. Кузмина. Комментария к нему в этом издании фактически не дано, связь образов стихотворения с Тристановой легендой трудноуловима, а слово «комельский» непонятно.

Мы предполагаем в этом слове простую порчу текста: вместо «комельский» следует читать «корнуэльский». Рисунок рукописных букв вполне допускает такое искажение при чтении. Дифтонговое «интеллигентское» произношение «уэ» в один слог крайне нехарактерно для русской фонетики; но так как в этом же стихотворении далее в один слог произносится «фрау», то оно не выпадает из стиля. В позднейшем переводе «Короля Лира» у Кузмина это слово пишется «корнуольский» и читается с дифтонгом, в три слога («уо» вместо «уэ», скорее всего, — вмешательство редакции Собрания сочинений Шекспира).

Если так, то завязка стихотворения проясняется. Олень — тот самый, с которого начинается Тристанов роман: его затравили корнуэльские охотники, а Тристан показал им, как свежевать оленя, не разрубая на части, но сдирая шкуру целиком. После этого Тристан и стал приближенным короля Марка — «сотником благочестным». «Сотником» — потому что среди богатырей-одиночек Артурова цикла Тристан один выступает какое-то время в роли воеводы; «благочестным» — потому что в дальнейшем Тристан скрывается под видом странствующего паломника. Олень — жертва и Тристан — свежеватель отождествляются: во-первых, оба — лесные жители, во-вторых, Тристан впоследствии оказывается так же гоним и травим, как олень в начале сюжета.

«Подрубленные братья» — прежние олени, разделанные еще по старому способу. Зеленые глаза героя — любимый мотив Кузмина, ближайшая параллель здесь — начало «Форели»: «шел Тристан… зеленый пар… остановившееся дико сердце» (ср. «живое сердце кровью истекло»). Малиновая рубашка — та, которой Изольда обменивается с Бранжьеной в ту ночь, когда Бранжьена подменяет ее при Марке, а Изольда соединяется с Тристаном. Малиновая рубашка напоминает также цельносодранную шкуру оленя, на которой кормили собак. Отсюда — образ синего соболя на красном (синий и красный, цвет огня), терзающего, как птица Прометея, печень героя — печень, Платоново вместилище страстей.

(Попутное замечание к строкам стихотворения «Сумерки» из «Парабол»: «И плачет вдаль с унылых скал Кельтическая Ярославна». Комментаторы мюнхенского издания отмечают, что «Изольда ни с каких скал не плакала», но это не так. Первая Изольда плакала со скал — или даже со стены, совсем как Ярославна, — дожидаясь из‐за моря Мархольта, которого убил Тристан; а вторая Изольда дожидалась таким же образом возвращения корабля, посланного за первой Изольдой, чтобы исцелить умирающего Тристана, — ситуация предыдущего стихотворения, «Элегия Тристана».)

Вся эта тема Тристана — оленя и Изольды вставлена в северную раму: она не реальная, а лишь вспоминается на фоне русских ледяных улусов. Главные ассоциации — через цвет: зеленые глаза Тристана напоминают «свет зеленоватый» северного сияния, а малиновая рубашка-шкура — малиновую морозную зарю. Дополнительные ассоциации — через лес, который являет собой в «Тристане» — «круглые просторы», а в русской бревенчатой избе — «домашнее тепло». По-видимому, судьба Тристана и Изольды мерещится русской девочке-невесте «в недостроенном дому», брачном тереме — ср. «Плотники терем кончат скоро» в «Комедии о Евдокии» и ср. «Плотник, ведь ты не достроил крыши» в «Вожатом». Придут жильцы, наступит свадьба, забудутся страхи, и все окончится хорошо.

(Здесь допустима античная ассоциация: это Протесилай и Лаодамия. По одной версии мифа (у Катулла) они соединились браком в недостроенном тереме, и за это Протесилай первым погиб на Троянской войне; по другой версии (использованной В. Брюсовым) Протесилай и Лаодамия так и не успели — из‐за ее страха — соединиться в брачную ночь, а утром он ушел на Троянскую войну; можно сказать, что в ту ночь их сердца тоже стучали