Железная маска (сборник) - Теофиль Готье

– Даже невинные сознаются под пыткой.

– Рене отопрется.

– Если бы я был один с палачом, я мог бы уменьшить пытку, – продолжал Реноден, – но ассистентами будут двое судей, которых нельзя подкупить.

– У Рене хватит мужества не сознаться ни в чем.

– Однако его будут судить, а кинжал и ключ – веские улики…

– Вы правы, – сказала королева.

Вспомнив, что она забыла рассказать о Годольфине, она передала все, что знала, об исчезновении молодого человека.

– Ах! – сказал Реноден. – Если бы отыскать его и заставить сознаться, что это он совершил преступление и украл кинжал у Рене…

– Прекрасная мысль! – воскликнула Екатерина. – Но где найти его?

– Ваше величество, – сказал президент, – я найду способ спасти Рене… даю вам слово… но с условием…

– Каким?

– Он должен твердо вынести пытку.

– Он вынесет ее.

– Можете вы, ваше величество, принять меня в Лувре?

– Когда?

– Сегодня вечером, если возможно…

– Прогуливайтесь мимо ворот по берегу реки и ждите, когда пробьет девять часов. К вам подойдет человек, который проводит вас ко мне.

– Я приду, ваше величество.

Королева встала.

– Прощайте, Реноден, – сказала она, – до вечера.

Президент почтительно проводил ее до двери.

– На мост Святого Михаила! – приказала королева.

Носильщики прошли по острову Святого Людовика, вышли на улицу Барильери и остановились у лавки Рене-флорентийца.

Час назад Паола сидела одна в лавке, ставни которой были закрыты весь день. Притаившись за дверью и приложившись глазом к небольшому отверстию, через которое она могла видеть, что происходит на улице, она с ужасом прислушивалась к разговорам купцов.

Лавка парфюмера уже второй день была заперта, и соседи, привыкшие ежедневно видеть Годольфина, а нередко и Паолу, удивлялись, что не видят ни его, ни ее. Накануне видели Рене бледного, хмурого, смотревшего в обе стороны моста. Сегодня же не было никого…

– Верно, Рене надоело держать лавку, – сказала хорошенькая купчиха. – Ведь он входит в Лувр, как в свой дом.

– Бьюсь об заклад, – сказал суконщик, – что с ним случилось несчастье.

– Что же с ним может случиться?

– Вчера вечером, я видел на углу улицы Урс целую толпу и слышал, как произносили имя Рене.

– Что же это доказывает?

– Один мещанин сказал: «На этот раз король накажет его…»

– Вот оно что! – заметила купчиха.

Рассказчик продолжал:

– Я подошел, чтобы послушать, но мещанин сказал: «Молчите! К нам подходит башмачник с моста Святого Михаила. Тс!..» Я торопился и потому пошел дальше.

– Однако странно, что не видно Годольфина! – повторила купчиха.

– И прекрасной Паолы, которая задирает нос перед нами…

Подошел еще купец.

– Лавка заперта!.. Теперь я вижу, что меня не обманули…

– Что же такое тебе сказали?

Все с любопытством обернулись к вновь прибывшему.

– У меня есть двоюродный брат – солдат. Он ландскнехт, потому что он немец, как и я. Только что я встретил его, и он рассказал, что с тремя товарищами получил приказ арестовать Рене.

– О-о! – раздалось со всех сторон.

– Так как мой брат был навеселе, я подумал, что он шутит, тем более что он говорил о герцоге де Крильоне…

– Разве герцог тоже арестован?

– Нет, напротив, это он арестовал Рене.

– За что?

– Говорят, Рене убил купца на улице Урс.

– Это верно! – вскричал башмачник. – Верно…

Паола, дрожа всем телом, прислушивалась к тому, что рассказывали о ее отце, как вдруг услышала топот копыт. Купцы, столпившиеся на мосту, увидели носилки, по сторонам которых шагом ехали два всадника. Оба были в масках; их богатая одежда и прекрасные лошади свидетельствовали о том, что они люди знатные.

Шествие остановилось, к великому удивлению зевак, перед лавкой Рене-флорентийца.

Толпа расступилась, один из всадников слез с лошади и постучал в дверь рукояткой шпаги.

– Кто там? – раздался голос Паолы.

– Я… Отворите, – сказал всадник.

Зеваки увидели, как дверь приоткрыли и всадник проскользнул в лавку.

– Прочь! Бездельники! – прикрикнул другой всадник. – Какое вам дело до того, что происходит здесь?

Испуганные купцы отошли, но не спускали глаз с носилок. Немного погодя они увидели, как дверь лавки отворилась и дворянин в маске вышел оттуда под руку с женщиной. Она тоже была в маске, но все узнали ее – это была Паола.

Всадник помог ей сесть в носилки, вспрыгнул в седло и поехал с левой стороны носилок; товарищ его ехал справа, и весь поезд направился к мосту Менял, а оттуда поехал по правому берегу Сены.

Купцы опять сошлись в кучу.

– Вот птичка и улетела! – сказала купчиха.

– Этим должно было закончиться. Красивой девушке нужен красивый мужчина, – заметил эльзасец.

– Рене в тюрьме; значит, все к лучшему.

Но удивлению купцов не не было предела, когда через несколько минут после отъезда Паолы со стороны улицы Барильери показались другие носилки; в них находилась Екатерина Медичи.

Королева-мать не хотела, чтобы ее узнали, и носилки у нее были самые простые. Купцы не подозревали, что дама, вышедшая из носилок и постучавшая в дверь лавки, – сама Екатерина Медичи, мать короля. Королева постучала, но ответа не последовало. Она постучала сильнее. По-прежнему все было тихо.

Екатерина подошла к зевакам.

– Извините, друзья мои, – обратилась она к ним. – Кажется, это лавка парфюмера Рене?

– Да, сударыня.

– Его нет дома?

– Говорят, он в тюрьме, – сказала хорошенькая купчиха.

– А его дочь?..

– Ах, вы опоздали, сударыня! – ответила купчиха.

– То есть?

– Четверть часа назад два господина увезли красавицу Паолу.

Екатерина подавила крик ужаса; она вспомнила о беспокойстве Рене, о том, что он рассказал ей.

«Не права ли флорентийская цыганка и не обречен ли уже на смерть мой дорогой Рене?» – подумала суеверная итальянка.

Предсказание, по-видимому, должно было скоро исполниться.

Носилки, в которых ехала Паола, доехали до квартала Святого Павла и затем до ворот Святого Антония.

– Шутка сыграна, – сказал всадник, ехавший по левую сторону носилок. – Вылезайте, дорогая Паола. Если даже и пойдут по следам носилок, все равно ничего не узнают.

Паола вышла, а всадник нагнулся к ней, схватил ее за талию, поднял и посадил к себе на лошадь.

В это время другой всадник сказал носильщикам:

– Друзья мои, вы можете вернуться; вы нам больше не нужны.

Он бросил им четыре экю, и носильщики через ворота Святого Мартина вернулись в Париж.