История средних веков - Николай Алексеевич Осокин

все это показывает способность к драматическому рассказу. В общем изложение историка недостаточно оживлено. Что же касается обвинений по содержанию, то таковые вряд ли выдержат критику. Иордан слишком полагался на свою память, когда за три дня, прочитав двенадцать больших книг «сенатора» Кассиодора, без выписок написал извлечение в одной, притом не особенно тяжеловесной книге. При этих условиях нет места плагиату. Критики забывают, что взгляд Кассиодора, как римлянина, на варваров бы совершенно целостен и не мог иметь много общего с симпатиями Иордана к своим соплеменникам. Прочими источниками были: Дион Кассий, Трог Помпей, Орозий, какой-то Иосиф (annalium relator verissimus), Абладий, пересказчик готских преданий, этот лучший писатель из готов и, наконец, сами саги германцев, их древние песни. Нельзя открыть дословных заимствований из этих памятников. Сталкиваясь с двумя разнообразными мнениями, Иордан строго придерживается одного из них, правда, без критического отношения, к которому он не был способен, но всегда такого мнения, которое подходило к его национальным взглядам. В симпатиях Иордана поражает преобладание родовых хищнических инстинктов готов. Он всецело был сыном своего века и своего племени. Для него, в то тревожное и страшное время, казалось совершенно естественным разрушать, грабить, жечь. Все победители дают волю насилию, и это даже заслуживает одобрения историка. Для него пощада — явление редкое, почти неслыханное: этот город, вероятно, защитила святыня, скажет он в таких случаях. Самый Бог в его глазах является в роли мстителя. Император Валент, обративший готов в арианство, во время неудачного похода сгорел в лачуге, зажженной готами. «Это свершилось, конечно, не иначе, как по Божьему соизволению, — спешит разъяснить Иордан в двадцать шестой главе. Валент сгорел от руки тех, кого сам он завлек в огонь геенны, кому вместо просимой истинной веры дал ересь».

Другая интересная черта заключается в политических взглядах Иордана. Выросший в римской среде, он усвоил себе, однако, оригинальное мировоззрение. Он полагает, что «род людской живет для своих владык»; на эту мысль его наводят размышления о Каталаунской бойне. Увлекаясь только звуком боевого рога, он совершенно игнорирует внутреннюю жизнь, для которой его «История» не имеет никакого значения. Весь внутренний склад готской жизни, политическая организация этого народа, его обычаи и нравы — все это не заслужило его внимания.

Но было бы странно ставить эту сторону труда в вину Иордану. Живя в то время, когда более половины западноевропейского населения вело кочевую жизнь, когда наиболее надежные элементы еще продолжали бродить, историк, в жилах которого текла кровь дикаря, не мог стать выше своего времени. Всякий пишет о том, что его интересует. Внутренняя, духовная или правовая жизнь человечества есть плод научной постановки истории в нашем веке. Она была не по плечу потомку полудикого алана VI столетия.

Обращаемся к Григорию, епископу Турскому, жившему несколько позже.

Григорий Турский (540–594). Григорий Турский — бытописатель Меровингов. Трагическая история этого дома прошла на его глазах. У него хорошая школа и уменье охватить события. «Много совершилось дурного и худого, — говорит он, — дикие толпы безбожных людей свирепствуют, озлобление королей велико; еретики нападают на церкви, верные защищают их; святые места верными украшены, а людьми безбожными опустошены. Многие жаловались на это и восклицали: горе нашему времени, наука погибла, а никто между тем не опишет совершающегося. Так как я слышал часто эти сожаления, то, чтобы сохранить воспоминание о прошлом и передать настоящее потомству, я решился изобразить насилия безбожных людей и жизнь праведных, хотя, может быть, речь моя покажется слишком простой и безыскусной. Одно меня утешает: к великому удивлению приходится нынче слышать, что теперь весьма немногие понимают истинно ученого и образованного писателя; но тот, кто пишет простым языком, доступен многим».

По происхождению он был галл; издавна его фамилии было присвоено сенаторское звание. При нашествии франков знатные галло-римские роды склонялись перед завоевателем. Франков было немного; они казались дикарями; они прикрывались звериными шкурами, но были храбры и свирепы; перед ними бежали изнеженные римские воины, которые не могли более защищать галлов. Чтобы укрыться от мести варваров, знатные фамилии старались так или иначе примкнуть к церкви, перед видом которой опускались страшные копья франков; поэтому многие занимали церковные должности. В семействе Григория епископское звание в Туре было наследственным. Мало того; его родственники занимали другие высшие церковные кафедры в Южной Галлии. Он сам с молодых лет был предназначен к монашеству. Хлодвиг прошел с огнем и мечом всю Южную Галлию; вражда в доме Хлодвига привела к полному разорению эту область; только в стенах монастыря население могло найти убежище. Григорий родился во время междоусобной войны Меровингов; он видел своими глазами ее продолжение, а умирая, не уносил в могилу надежды на лучшее будущее. Прочтите О. Тьерри и будете иметь точное понятие об эпохе, но помните, что Тьерри ориентируется лишь на одного Григория. Свое впечатление, сложившееся под влиянием окружающего, при виде падения веры, добрых нравов, он высказал с глубокой печалью в начале своей «Священной истории франков». Дети Хлотаря I, Зигберт и Хильперик, вступили в ужасную борьбу из-за жен: Брунгильды и Фредегонды. Епископ Тура держался Зигберта и Брунгильды. Пламя борьбы охватило Тур, Пуатье и окрестные города. Григорий поддерживал третьего брата, Гунтрама Бургундского, а потом сына Зигберта, Хильдеберта Австразийского. Он вообще был доволен ходом событий. Григорий во введении предпосылает очерк всемирной истории от сотворения мира, библейской и светской; но когда касается последней, то путается, например, в рассказе об ассирийцах и египтянах. Сведения его очень ограничены. Зато история христианства в Галлии известна ему обстоятельно; сюда в сокращении вошло кое-что из его церковно-исторического сочинения. Во второй книге он переходит к франкам и заполняет ее целиком историей Хлодвига, причем национальные предания из истории франков занимают видное место. Третья и четвертая книги доведены до Хлотаря I. Начиная с пятой Григорий рассказывает как очевидец; по мере движения событий изложение становится подробнее; последние книги охватывают лишь два года; большей подробности трудно ждать. Критики мало; события в соседних странах игнорируются.

Сочинение Григория считают в его значительной части легендарным, но эти-то легенды и ценны для нас. Тьерри заявляет, что Григорий точен даже до педантизма и что речи, которые он вкладывает в уста героям, были доподлинно ими сказаны. Это совершенно несправедливо, потому что произнесение таких речей невозможно. Возьмите, например, известную речь Хлодвига в битве при Цюльцихе в 496 г., когда франкам грозила гибель и когда кунинг говорил, весь в страхе: «Иисусе, Ты, которого Кротекильда называет сыном Бога, Ты, который, сказывают, помогаешь находящимся в опасностях и даешь победу надеющимся на Тебя, взываю благоговейно к Твоей помощи.