История средних веков - Николай Алексеевич Осокин

настроение эпохи, так у Виллардуэна, Жуанвиля, Фруассара, братьев Виллани, Допеца; всегда известная простота в произведениях на родном языке по истории небольшого государства: у Спинелли (1260), Малеспини (1281), Д. Компаньи (1312). Исключение представляет только Матвей Парижский, который хотя и писал по-латыни, но по справедливости считался замечательным историком средневекового мира, как Фома Аквинский был его великим философом.

Вот общий ход историографии средних веков. Мы перечислим сколько-нибудь выдающихся представителей первого периода.

Первый период

Иордан (500–560). На первых страницах средневековой историографии встречаемся с любопытным литературным явлением. Первый из памятников историографии по времени отличается такими достоинствами, которые после долго не проявлялись и которые имеют серьезный интерес.

Особое значение Иорнанда, или Иордана (Iordanes), придававшее высокую цену его «Истории готов», заключалось в том, что он пользовался памятниками народной поэзии и, применяя их для своих целей, не только сохранил для нас целый родник народного творчества германского племени, но показал пример, как важен такого рода источник для истории народа. Важность такого литературного явления увеличивается еще тем, что время, в которое писал Иордан, было временем забвения лучших духовных преданий прошлого, временем повального невежества, почти общей безграмотности, когда должны были цениться всякие, даже слабые обрывки знания в науке и всякие скудные сведения о старине.

Мы не знаем, кто был Иордан, не знаем в точности, когда родился и умер историк, не знаем даже точно его имени. Известно только, что он был алан по происхождению, что он писал около 550 г. и то потому, что говоря о чуме, «бывшей девять лет назад», сам историк наводит нас на довольно точную дату. Правда, он сам пытается несколько познакомить с собой, замечая: «Хотя я не был писцом, но после обращения стал нотарием». Из этого критика выводит два факта: 1) Иордан был духовным лицом, даже монахом и 2) Иордан был нотарием. Пальман[235] полагает, что здесь речь идет не о звании, не о должности, а об обращении в никейское исповедание из арианства, которому тогда следовало большинство варваров. Мнение же тех, которые из этого алана сделали епископа Равеннского, не имеет значения уже по той простой причине, что в списке иерархов Равенны епископа с таким именем не значится. Равным образом неизвестно, у кого он состоял нотарием, т. е. секретарем; эту подробность историк сообщил только в пятидесятой главе касательно своего деда, который был секретарем кунинга аланского, Кондака. Из его собственных слов видно, что Иордан пользовался каким-то сочинением национального готского историка Абладиея и утерянным теперь сочинением Кассиодора «Libri XII de rebus gestis Gothorum». Последнюю рукопись Иордан получил на самое короткое время (triduana lectio), прочел бегло, но успел сделать извлечение. Условность труда Кассиодора, главного советника Теодориха I и видного государственного деятеля эпохи, вытекает из того, что он писал по поручению самого короля остготов, хотя, несомненно, долей народных былин и преданий Иордан обязан записавшему их римскому историку. По плану, обработке, подробностям сочинение Кассиодора было гораздо выше труда Иордана. Кроме своего главного сочинения «De rebus Geticis» или, в других рукописях, «De Gothorum sive Getarum origine» (О происхождении и деяниях готов и гетов), древнейший Бамбергский список которого относится к XI столетию[236], Иордан написал: De regnorum et liber de origine mundi etactibusRomanotum ceterarumque gentium. Это компиляция из Луция Флора (Epotime rerum romanarum), римского историка времен Траяна и Адриана, продолженная и доведенная на основании других пособий до императора Юстиниана.

Славу Иордану создал его первый труд. В нем мы имеем дело с горячим патриотом-варваром, который, хотя весьма сносно владеет латинским языком, кое-как знает классиков, тем не менее презирает все римское. Он имел целью возвеличить готов. Нет людей выше его соплеменников и народа выше готского. Все склоняются перед готами; им сопутствует постоянное счастье. Готы всегда побеждают; иначе быть не может; они герои с того времени, как показались в Европе. В самом начале изложения Иордан гордо равняет свой народ с греками, потому что среди готов нашлось трое ученых людей. Храбрость готов доказывается между прочим тем, что они победили египтян и сам Геркулес против них бессилен, ибо он «subegit plus dolo, quam virtute». Сами воинственные амазонки вышли из среды готского народа, а храм Артемиды в Эфесе сооружен ими или в их честь. Все яркие краски положил автор на изображение царства Германариха. Понятно, что гунны, победившие готов, должны быть, наоборот, обрисованы самыми темными красками; они дети демонов и ведьм. Только тогда, когда гунны рванулись на Запад, один раз в своей исторической жизни, под ударами гуннов, готы запросили у императоров земель. Для истории великого переселения Иордан — единственный источник. Тогда возрождается слава готов. Когда взволнованный Запад несколько успокоился, вестготы дали миру Алариха. Лучшим сыном их был великий Теодорих. Это светило готских народов. Восторженно говорит патриот про этого славного Кунинга, опираясь на книгу Кассиодора; от гордости Иордан становится даже нервен в изложении, дотоле спокойном и эпически плавном… «И возложил Теодорих на себя знаки царского достоинства, как повелитель готов и римлян». Он заставляет нас присутствовать мысленно в предсмертные дни короля, когда тот пишет политическое завещание своему десятилетнему внуку Аталариху о верности Восточному императору. Впрочем, у Иордана нашлось столько исторического чувства, что он склоняется перед Велисарием, который нанес тяжелые удары его соплеменникам, уничтожив их политическое бытие. «Слава Велисария не прейдет вовеки».

Этим кончается история Иордана. «Я следовал писаниям древних, — говорит он в заключении; — в обширных лугах я срывал немного цветов и из них для любознательного свил венок по силам своего ума, насколько хватило уменья. Да не подумает никто, что я прибавил нечто от себя сверх того, что я прочитал и узнал, из пристрастия к готскому народу, поскольку я сам принадлежал к нему по происхождению. Я излагал все, как было, хотя рассказал весьма немногое из того, что написано и что рассказывают о готах, не для прославления их самих, а для прославления того, кто побеждал».

Иордан чувствовал тенденциозность своего рассказа, в некоторых отношениях почтенную. Нельзя согласиться с Пальманом, который произносит озлобленный приговор над Иорданом, полагая, что он взялся не за свое дело, что он не более чем компилятор, притом компилятор дурной пробы, который позволяет себе плагиат, скрывая источники, списывая целиком чужие отрывки, заимствуя даже чужие предисловия. Мы не видим достаточных оснований для приговора столь резкого. Что Иордан плохой стилист — это очевидно, но когда вдохновение посещает его, он становится неузнаваем. Речь Аттилы перед гуннами на пороге Каталаунского сражения, описание битвы, сцена похорон Аттилы,