Собрание сочинений в 10 томах. Том 4 - Генри Райдер Хаггард

Через минуту окруженный людьми с факелами появился аббат Доминик. Глаза его вылезли из орбит, а разорванная ряса волочилась по полу. Измученный и испуганный, он бросился к подножию фигуры святого и молил о пощаде, пока десяток рук снова не поставили его на ноги.

— Выпустите его, — сказал пастор Арентс. — Мы боремся против церкви, а не против ее служителей.

— Выслушайте сначала меня, — раздался тот же женский голос, и все взгляды обратились к кафедре, где появилась седая костлявая старуха со сверкающими глазами, желтыми зубами и лицом, вытянутым, как у лошади, а по обеим сторонам ее стояли две женщины с факелами в руках.

— Это Кобыла! — раздались возгласы. — Марта с озера. Продолжай, Марта. На какую тему будет твоя проповедь?

— Кто проливает кровь человеческую, кровь того также прольется, — ответила она звучным, торжественным голосом, и тотчас же вокруг водворилось полное молчание. — Вы называете меня «Кобылой», — продолжала она. — А знаете ли вы, почему мне дали это прозвище? Они назвали меня так, вытянув мне губы вперед и изуродовав клещами мое красивое лицо. А знаете ли, что они принудили меня сделать? Они заставили меня нести моего мужа на спине на костер, говоря, что кобыла для того и создана, чтобы на ней ездили. И знаете, кто сказал это? Этот самый монах, который теперь стоит перед вами.

Когда она произнесла эти слова, крик ярости огласил своды церкви. Марта подняла руки, и снова водворилась тишина.

— Это сказал он, святой отец Доминик. Пусть он опровергнет мои слова. Что? Он не узнает меня? Может быть, время, горе, горячие клещи изменили лицо фроу Марты ван Мейден, которую называли Лилией Брюсселя. Взгляните на него теперь! Он вспомнил Лилию Брюсселя. Он вспомнил ее мужа и ее сына, которых он сжег. Да будет Бог судьею между нами. Сделайте с этим дьяволом, что Бог укажет вам!… Где же другие? Где Рамиро, смотритель «Гевангенгооза», много лет тому назад потопивший бы меня подо льдом, если бы фроу ван Гоорль не купила мою жизнь? Где он, приговоривший ее мужа Дирка ван Гоорля к голодной смерти? Сделайте с ним, что Бог укажет вам!… А третий, полуиспанец, предатель Адриан, носивший фамилию ван Гоорля, которого привели сегодня сюда, чтобы принять католическую веру, и который подписал донос, послуживший обвинением Дирку ван Гоорлю и приведший в тюрьму его брата Фоя, спасенного Красным Мартином. Сделайте с ним, что Бог укажет вам!… А четвертый, Симон-шпион, руки которого уже много лет обагряются кровью невинных? Симон мясник… шпион…

— Довольно, довольно, — ревела толпа. — Веревку, веревку! Повесить его на распятии!

— Друзья мои! — закричал Арентс. — Отпустите его. «Аз воздам», — говорит Господь.

— Пусть так, а мы ему прежде дадим задаточек! — раздался голос,

— Молодец, Ян!… Куда взобрался!

Все подняли головы и увидели в шестидесяти футах над своими головами на одной из перекладин креста человека, сидящего со связкой веревок за плечами и свечой, привязанной ко лбу.

— Упадет, — сказал кто-то.

— Ну да. Это Ян-кровельщик, он может висеть в воздухе, как муха.

— Держите конец, — раздался голос, и сверху спустилась веревка.

— Пощадите! — молил несчастный монах, когда палачи схватили его.

— А ты пощадил хеера Янсена несколько месяцев тому назад?

— Я радел о спасении его души, — оправдывался доминиканец.

— А теперь мы порадеем о твоей душе. Твоим же средством полечим тебя.

— Пощадите!… Я вам укажу, где остальные.

— Где же? — спросил один человек, выступая вперед и отстраняя товарищей.

— Спрятались в церкви… в церкви…

— Мы знаем это, собака-предатель! Ну, спасайте его душу! Лошадь для того, чтобы на ней ездили, — говорил ты. — А ангел должен уметь летать, — говорим мы. Ну, взвивайся!

Так кончил свою жизнь аббат Доминик в руках мстившей ему толпы, свирепой и кровожадной. Читатель не должен думать, что все ужасы этих дней шли исключительно от инквизиции и испанцев. Приверженцы новой церкви тоже совершали вещи, от которых нас бросает в дрожь. В извинение им можно сказать лишь, что они, по сравнению со своими притеснителями, были как отдельные деревья по сравнению с лесной чащей, и что преследования, которым они подвергались, и страдания, которые испытывали, доводили их до сумасшествия. Если бы наших отцов, мужей и братьев сжигали на кострах, мучили в подземельях инквизиции или избивали тысячами при разорении городов, если бы наших жен и дочерей позорили, наши дома грабили и сжигали, а права попирали, то нечему было бы удивляться, что мы сделались бы жестокими, если бы дело коснулось нас. Думаем, что благодаря Богу цивилизованное человечество никогда больше не подвергнется подобному испытанию.

На перекладине креста висел в воздухе мертвый монах, как возмутившийся матрос, вздернутый на мачте корабля, который он собирался предать. Но его смерть не успокоила ярости торжествующей толпы.

— Где другие? — кричала она. — Найдите других.

И люди бегали с факелами и фонарями по большой церкви. Они побывали на хорах, обшарили ризницу, все часовни и, не найдя ничего, снова крича и жестикулируя, собрались в притворе.

— Приведите собак! — закричал голос. — Они чутьем найдут.

Привели собак. Они с лаем бегали взад и вперед, но, сбитые с толку множеством людей, не зная, чего искать, ничего не нашли. Кто-то сорвал образ со стены, и в следующую минуту с криками «долой идолов!» началось разрушение.

Фанатики устремились к алтарям и хранилищам церковной утвари. Вся резьба была отбита и разрублена топорами и молотками, занавесы, закрывавшие шкафы, были оторваны, в священные чаши было влито вино, приготовленное для таинства, и богохульники пили его с грубым хохотом. Они сложили в церкви костер и разжигали его священными изображениями, обломками резьбы и дубовых скамеек, а в этот костер стали бросать золотую и серебряную утварь. Они пришли сюда не грабить, а мстить, и плясали вокруг костра, а со всех сторон раздавался треск падающих статуй и звон разбиваемых стекол.

Мерцающий зловещий свет костра проник через решетчатую плиту гробницы, и Адриан увидел лица своих товарищей по заключению. Что это была за картина! Весь склеп был заставлен полуистлевшими гробами, из которых кое-где выглядывали белеющие кости, только гроб, на котором он стоял, был еще под покровом из яркого бархата. А кругом эти лица! Монахи в полном облачении прижались к углам, сидя на полу, бормоча неизвестно что побелевшими губами, дьячок лишился чувств, Симон обхватил гроб, как утопающий обхватывает доску, а среди них стоял спокойный, насмешливо улыбающийся Ра-миро с обнаженной шпагой в руке.