История с географией - Евгения Александровна Масальская-Сурина

единственные из всех, были суровы и несправедливы ко мне. Да простит их Господь на земле и на небе, но я была ужасно оскорблена, когда они сказали мне, что я наслаждаюсь своей свободой и мечтаю о новом замужестве, и что вряд ли мой траур продлится больше месяца. Они мне подыскали в качестве будущего мужа «какую-то моль из Академии». Мне стало плохо от злости и огорчения, и я не хотела их больше видеть и только благодарила Господа, что меня приютили в моей семье, в которой никогда бы не позволили подобных высказываний и делали все возможное, чтобы меня утешить.

Пытаясь меня оскорбить, они добрались до того, что мой муж сказал о сыне. Я говорила с Еленой об этом, потому что она была в комнате умирающего, и я даже думала, что она слышала его слова и поскольку они меня крайне удивили, я спросила ее о причине такого поведения. Они обрушились на меня, тогда как единственным моим желанием и целью было быть полезной этому мальчику, который напоминал мне отца, хотя совсем не был похож на него чертами лица, но он был тонкий, стройный и худощавый, как и Виктор в его годы. Ну и потом это был его сын, а было ли у меня что-то дороже на этом свете, чем воспоминания о моем усопшем муже?

Короткая записка на французском языке, которую я отправила тете Полине, должна была заставить ее задуматься о неоправданной несправедливости в отношении меня. Я могу процитировать, так как у меня сохранилась копия. Пятого ноября 1916 года: «Сударыня, мне грустно узнать, что Вы находите удовольствие, нелицеприятно высказываясь обо мне с теми, кто хочет это слушать. Включая абсолютно незнакомых людей, вменяя мне жестокость по отношению к бедному Диме, хотя он единственный, благодаря кому я еще живу, надеясь, что смогу быть ему полезной. Прости Вас Господь, сударыня, так как Витя видит, что происходит в наших сердцах и разделяет со мной мою печаль. Несправедливость по отношению ко мне не принесет Вам счастья».

Алина первой сообщила мне об этих пересудах. Она пришла ко мне однажды взбудораженная и сказала, что была в ужасе, узнав о гадостях, которые распустили эти дамы относительно того, что я хотела заставить Диму отказаться от наследства отца. Она прекрасно знала, что у него не было никакого состояния. Но ее брала оторопь от страха, что до меня дойдут эти слухи, и я буду иметь полное право почувствовать себя недостойной женщиной. Она добавила, что если нечаянно об этом узнает Дима, то огорчится и устроит этим дамам скандал, так как он прекрасно знает, что у отца не было состояния, и что он испытывает ко мне абсолютно слепое доверие. Я успокоила Алину и решила управиться с этими змеями, не обсуждая этот вопрос с госпожой Кехли, которую больше не хотела видеть, но которая утверждала, что эти сплетни распустила Елена.

Елена в очередной раз уехала со своими сестрами милосердия в Киев. Только письмо, которое я ей отправила туда, не было деликатным. Она тоже не хотела меня больше никогда видеть, поскольку именно она меня оклеветала. А тетя Полина лишь передала ее слова, и на ней не было большой вины, тогда как Елена, которую я так любила, поскольку ее красота и живость так напоминала мне мужа, утверждала, что я хочу заставить Диму отказаться от наследства отца.

Дело в том, что в июле этого злополучного года, когда я гостила у родных, дожидаясь возвращения мужа с фронта, адвокат сообщил нам, что у нас есть право на получение доли по завещанию дяди по материнской линии, который умер в июне того же года. Мы с сестрой поехали в Москву на встречу с кузиной, на имя которой было составлено завещание моего дяди. Мой брат предвидел надлежащие расходы на налоги, адвоката и заставил отложить сумму в две тысячи рублей на эти цели, а так как у нас ее не было, мы поехали из Москвы в Петербург переговорить с адвокатом и взять с текущего счета моего брата в долг эти две тысячи рублей. Брату по завещанию тоже полагалась доля в этих ста тысячах рублей. Но поскольку Витя был единственный, кому везло и кому хватало энергии иметь дела с адвокатами (и Сарны это доказали), то только на него мы могли положиться и доверить это дело. Было уже заведено, что мы сестрой хранили все деньги на текущем счете мужа, и тогда мы опять положил эти две тысячи рублей на его счет в Центральном банке в Петербурге. Но Витя отошел в мир иной, и мы не могли трогать эти деньги, которые надо было потратить.

В целом, с момента покупки Глубокого у нас были только мелкие суммы на текущем счету, и те мы почти истратили за два года войны. И когда в октябре адвокат попросил деньги на необходимые расходы, он счел, что теперь только у Димы, наследника Вити, были права на счета, но он был несовершеннолетний. Он должен был иметь опекуна, чтобы иметь разрешение на получение этих денег. И вот эти разговоры, касающиеся сложностей с получением денег, которые принадлежали лишь моему брату, послужили полотном, на котором вышили все эти толки, что Диму хотели лишить наследства, заставить его отказаться получать. Бог мой! А еще говорят, что только правда ранит. Где же была правда в этом вопросе? Но я чувствовала себя оскорбленной.

Однако, несмотря на все эти инсинуации со стороны родни моего мужа, ничего не интересовало меня в этом мире, кроме того, что связывало с Виктором. Я находила жестокое утешение в общении с его родней, с которой до того момента редко виделась. И если мне казалось, что Елена была похожа на Витю своей красотой и живостью, то его младшая сестра Ариадна напоминала чертами лица, мягкостью и хорошим характером, который привлекал к ней, а также красивыми карими глазами, как у газели. Она вела затворническую жизнь с отцом в Петергофе, оплакивая свою мать. Золовка совсем иначе, чем Елена, относилась ко мне, и ее дача, которую я раньше никогда не ценила особо, теперь казалась мне самой красивой в мире. Я часто ездила туда, поскольку милая тропинка, ведущая через красивый английский парк, покрытый инеем, вела от дачи на холм на берегу моря, где рядом покоились мать и сын.

Дача стала мне дорога, родня Вити, с которой я была мало знакома, тоже стали мне дороги, особенно Ариадна и ее отец, адмирал