История с географией - Евгения Александровна Масальская-Сурина

смог приехать, сославшись на больное горло. Виктор был очень огорчен. Он умер в полном сознании и, как он говорил, полностью смирившись с мыслью о смерти: мать позвала.

Накануне смерти он долго говорил со мной, давая мне указания, которые я слушала, стоя на коленях у его кровати, напрасно стараясь скрыть слезы. Я не смогу описать, какое это было мучение. Он снова сказал мне о чувстве благодарности, которое испытывал к моему брату Алексею, отдавшему все, что имел, для нашего спасения. Я успокаивала Витю, поскольку Леля нисколько не волновался за свой небольшой капитал, вложенный в Глубокое, и который, к тому же, приносил ему твердые шесть процентов. Вите было очень плохо, он слабел, и у него совсем не было сил говорить. Предполагая, что он переживал за судьбу сына, я обещала позаботиться о нем и о его матери.

– Я даже не знаю, – перебил меня Виктор, – не в этом дело.

И он сделал жест настолько безнадежный, что я не знала, что подумать. Он продолжил говорить возбужденным голосом, несмотря на слабость.

– Никогда не ставь себя в зависимость от него, заставляй учиться, сделай из него мужчину, который будет служить, работать, но не давай ему денег, никогда.

– Но твоя доля в Глубоком, – пыталась я протестовать.

– Если ты считаешь, что у меня еще что-то осталось в Глубоком, верни все своим племянницам. Верни им все в благодарность их отцу, который всегда был так добр ко мне.

Эти слова моего мужа немало удивили меня. Я говорила со своими родными позже о том, почему муж хотел лишить наследства своего сына. Может быть, думала я, потому что тот не приехал к нему в Иматру, когда он позвал его попрощаться в последний раз. Но это от того, что Дима, как и никто другой, не ожидал столь быстрого конца. Здоровье Вити, за исключением его сердечного приступа в Глубоком, на который никто не обратил внимания, было отменным.

На похоронах слезы текли рекой из глаз Димы, склонившегося над безжизненным телом отца. Они, несомненно, лучше всего говорили о его горе.

Тело мужа доставили в Петергоф и похоронили на Свято-Троицком кладбище рядом с матерью. Погода стояла божественная. Море искрилось на ярком сентябрьском солнце. Много друзей и родственников пришли на похороны. Все были опечалены неожиданной смертью человека, которого они так ценили, любили и уважали. Предводитель дворянства в столь тяжелые времена, он сделал все, что мог, чтобы помочь людям, и заслужил лившиеся слезы скорби. По окончании церемонии все возвращались на железнодорожный вокзал через английский парк, еще такой красивый в сентябре.

Опершись на белый крест на могиле, рыдал Дима и с ним две женщине в трауре. Это была Алина и Ива, которых я давно уже не видела. Я подошла к Алине, обняла ее и пообещала, что в память о дорогом муже не брошу ее и буду слать пожизненную ренту, которую Виктор при жизни выделял ей ежемесячно. «Мне недолго осталось, – ответила она мне, – самое большее два года, по мнению врачей, но не бросайте Диму. Я вверяю его Вам». Бедная Алина выглядела постаревшей и больной. Я не знаю точно, чем она болела, но врачи считали, что она в тяжелом состоянии. И Дима, осиротев после смерти отца, мог потерять и мать.

Я была убита страшным горем, свалившимся на мои плечи. Но во мраке, окутавшем мою жизнь, мне показалось, появилось просветление. В моей опустошенной жизни появилась цель. Быть может, поэтому я осталась на этом свете: я пережила любимого мужа и своего собственного ребенка. Может быть, этим горем я должна была искупить огромное счастье, которое я испытала, любя и будучи любимой таким мужчиной, как Витя? На его свежей могиле я поклялась, что отныне отдам все свои силы на то, чтобы подарить счастье ребенку, у которого я похитила отца, и женщине, благодаря которой я познала рай. Я забуду о себе и посвящу себя мальчику, который был еще слишком юн, я сделаю все от меня зависящее, чтобы им гордился отец и чтобы моя жизнь стала доказательством всей глубины чувства, которое в течение шестнадцати лет заставляло пылать мое сердце.

Как же я была права той ночью третьего сентября, когда утверждала, глядя с вершины холма в Зябках на пожарище в Глубоком, что мы вовсе не были несчастны, потому что все еще были вместе. Это было за год до смерти Виктора.

Глава 55. Мучительные угрызения

Возвращаясь к воспоминаниям о катастрофе, которая разбила мне жизнь, невозможно не вспомнить о доброте и внимании по отношению ко мне в ту пору. Мои родные разделили со мной боль утраты, после которой я жила с семьей моего брата в Академии. Тетушка и сестра тоже туда приехали, чтобы не расставаться со мной. Пачка писем и телеграмм с соболезнованиями тоже напоминали мне о горе и скорби, которые принесла эта неожиданная смерть в жизнь многочисленных друзей и коллег Вити. Можно ли забыть панихиду, состоявшуюся вечером в Польском комитете в день похорон? Служил русский священник, и польская колония слушала его и молилась, стоя на коленях. А я повторяла про себя, ничего больше не существует для меня и ничего мне не осталось. Я думала, что перестала чувствовать, мне казалось, что моя душа улетела вместе с ним, но молитва этих людей, имен которых я не знала, тронула меня до слез. Возможно ли забыть внимание этих малознакомых людей, которые поддерживали меня во время болезни мужа: семья Чеховец, печаль которых была настолько настоящей и искренней и чья дружба в память о покойном муже стала доказательством для меня много позже, когда я в ней так нуждалась.

Новость о его смерти потрясла Глубокое, и после службы и молитвы в Березвечском монастыре Макар отправил ко мне монахиню, свою сестру, чтобы умолять меня вернуться с ней. Я вернулась в Глубокое одна, в трауре, вдовой. Я узнала подробности болезни сердца моего мужа, которые от меня скрывали. Он лежал в комнате, в которой жил Фомич, поскольку весь дом был занят. Госпожа Боголюбова и сестры милосердия ухаживали за ним, а добрая Раиса приходила к нему каждый день из Березвечского монастыря. Еще раз я пропущу подробности, которые до их пор терзают мне душу. Я никогда их не забуду, но не хочу делиться ими с равнодушным читателем или недостойным, как тот, кому посвящен этот труд.

По возвращении в Петербург я была огорчена тем, как тетя Полина и особенно невестка Елена,