Славянская Европа V–VIII веков - Сергей Алексеев

Для культуры Южной Польши характерно в эту пору уже преобладание принесенного в минувшем веке курганного обряда. Этим ее жители заметно отличаются от северных соседей. В польских курганах совершалось, как правило, по одному захоронению. Некоторые курганы возводились на прямоугольном деревянном каркасе-домовине. Прах ссыпался в центре будущей насыпи, после чего и возводился курган. Урны использовались редко. Известен, однако, и иной обряд — когда останки, в урнах или без, помещали на поверхности курганов, иногда на специальных деревянных площадках. А то и оставляли прах у столбовой ограды кургана.[2040] Такие захоронения — явный след венедского, суковско-дзедзицкого влияния.

На полянском же севере венедское культурное наследство пока господствует. Здесь прах сожженных мертвецов, как правило, просто разбрасывали по поверхности земли. Лишь изредка устраивали грунтовые кладбища. Захоронения на них совершались в неглубоких, выложенных камнями ямках. Урны и здесь встречаются очень редко. Прах просто высыпали на дно ямки.[2041]

На протяжении большей части VIII в. поляне, как и ранее, составляли довольно призрачную общность племен во главе с гоплянами. Их теснили соседи — висляне на юге и лужичане на западе. Для защиты от врагов строятся новые грады — например, на Ледницком острове.[2042] До последних десятилетий VIII в. признаков упрочения племенного единения незаметно. Но условия для этого вызревали.

Возникновение полянского племенного союза, собственно Великой Польши, отразилось в преданиях о князе Лешко, или Лехе. Первые их версии записал в XII в. Винцентий Кадлубек. Правда, он перенес действие в свой родной Краков, творя историю небывалого единого Польского королевства допястовской эпохи. Справедливость восстановил в XIII в. великопольский хронист Богухвал. У него и Лешко, и его наследник Попель княжат в великопольских градах — Крушвице и Гнезне. Это соответствует древнейшей польской хронике Анонима Галла (начало XII в.). Он помещает Попеля именно в Гнезне.[2043] Ни малейших оснований сомневаться в первоначальности именно такой версии хроники не дают. «Краковский» Лешко у Кадлубка — не подлинное предание, а отражение соперничества Кракова с великопольскими городами.

Самые первые следы предания о Лешке относятся еще к Х в. Константин Багрянородный называет поляков, «некрещеных поселенцев на реке Висле», — Λιτζίχη.[2044] Хотя и не без сомнений, здесь — в сопоставлении с licicavici чуть более позднего немецкого историка Видукинда — прочитывается «лешковичи».[2045] Следовательно, в середине Х столетия поляки возводили историю своего «княжения» к Лешку. При этом правили Польшей уже не Лешковичи, а Пясты.

Как бы то ни было, первым предание о Лешке излагает именно Кадлубек. В распоряжении малопольского хрониста оказалось несколько расходящихся вариантов. Поэтому он не только привязал Лешка к Кракову, но еще и разделил его на трех одноименных королей, правивших друг за другом. Это заодно работало на основную цель — максимально удревнить Польшу, связать ее былых «королей» с античным миром. Решение последней задачи, в свою очередь, еще больше исказило древние предания. Богухвал в этом точно следует Кадлубку, местами его сокращая. Он лишь перенес, как уже говорилось, действие обратно в свои родные места, в Великую Польшу.[2046]

Первый вариант предания связывает Лешка с Александром Македонским. В его времена, как повествуют хронисты, у поляков князей не было. Богухвал добавляет, что управляли делами по древнему обычаю двенадцать мужей и выбираемый ими воевода. Александр потребовал от поляков дани. Те в ответ спросили у послов — не они ли сборщики дани? Послы ответили утвердительно. Поляки и обошлись с ними соответственно — переломали кости и содрали кожу. Отослав Александру кожу его послов и водоросли в качестве «дани», поляки сопроводили все это издевательским письмом, в котором восхваляли свою силу. Взбешенный царь двинулся в поход на Польшу. С ним шли «паннонцы» и мораване. По пути он опустошил и покорил Краковщину и Силезию. Но полякам удалось уловить войско македонцев в засаду. Нанеся поражение Александру, они заставили его отступить, забыв о требовании дани. Победа была одержана благодаря совету одного хитроумного златоткача. После изгнания врага героя избрали князем, причем он получил имя «Лешек», толкующееся как «хитрец».

По другой версии — она связывается уже с «Лешком II» — поляки, жившие без князя, погрузились в пучину распрей. В конце концов, народ решил, что вождем станет тот, кто первым доскачет на коне до некоей статуи. Один из претендентов, желая победить нечестным путем, усыпал все поле острыми шипами. Он подковал копыта своего коня железными подковами, а заодно и оставил для него тропинку. Между тем, двое простых юношей, не отличавшихся особой силой, решили померяться между собой на том же поле — добежать наперегонки до статуи. Оба жестоко изранили себе ноги. Но один, раненный легче, кое-как залечившись к утру, решил еще раз побежать к статуе — во время скачек. Скачки начались. Хитрец, разбросавший колья, обошел всех соперников, кони которых налетели на шипы. Но все же он не один пришел к цели. Юноша, жаждавший добыть себе честь и славу, невзирая на насмешки народа, пустился бегом вместе со всадниками. Он нашел чистую дорогу по краю поля — и пришел к мете вторым. Всадника-победителя было провозгласили королем. Но его соперники поняли обман, увидев подковы его коня. Немедленно коварного честолюбца низложили, приговорили к смерти и разорвали лошадьми. Победителем невольно оказался пеший юноша. Его, перехитрившего хитреца, прозвали Лешком и возвели на княжеский стол. Лешко правил своими подданными щедро и разумно. Он велел сохранять обок своего трона прежнюю свою простую одежду — в напоминание себе и будущим королям.

Далее начинается история его сына — «Лешка III». О «Лешке II» не говорится, по сути, ничего, кроме описания вступления на престол. В то же время в связи с «Лешком III» повествуется о ратных деяниях, как и в связи с «Лешком I». Это наводит на мысль, что Кадлубек искусственно разделил надвое вторую версию предания о Лешке.

Последний Лешко якобы противостоял самому Юлию Цезарю (первый, как мы помним, — Александру Македонскому). В трех битвах с римлянами Лешко одержал победу. Понеся тяжелые потери, Цезарь вынужден был примириться с поляками и выдать за Лешка свою сестру. В приданое Лешко якобы получил Баварию. С Юлией, женой Лешка, связывается основание Любуша и Люблина (у Богухвала — Волина). Поскольку римский сенат осудил Цезаря за договор с поляками, то Бавария осталась за Римом. Тогда Лешко прогнал от себя Юлию, оставив ее сына Помпилия (Попеля), а княгиней провозгласил свою наложницу. По версии Богухвала, он имел нескольких жен и наложниц, от которых породил поименно перечисленных два десятка сыновей. Все это искусственно вписанные в великопольское предание основатели древних крепостей Полабья и Поморья. Богухвал вообще уделяет немало внимания обоснованию прав польских королей на эти земли.

Литературный вымысел в сведениях хроник о Лешке совершенно очевиден. Это и Александр с Цезарем, побеждаемые доблестными и хитрыми поляками. Это и значительная часть мудрых высказываний, списанных Кадлубком из античных источников. Это и описания битв, созданные по тем же образцам. Кадлубек, в общем, и не стесняется своего метода, простодушно и в то же время многословно приводя античные параллели к создаваемой им польской истории. Несомненный вымысел, основанный на простом созвучии, — основание женой Лешка, якобы Юлией, двух польских городов. Разнобой через всю Великую Польшу «Люблин — Волин» весьма показателен. Такой же фантастикой кажется и история с временным покорением Баварии.

Что же остается на долю древнего предания? Немало. Во-первых, это древние мотивы, связанные в первую очередь с «Лешком II». Здесь мы видим выборы князя на вече. Судьба выбора доверяется состязанию — скачкам к статуе, то есть идолу языческого божества. Конь у древних славян являлся священным животным, и в разных преданиях он не раз выступает как вестник богов, указывающий на будущего вождя. Вспомним в этой связи чешского Пржемысла. Впрочем, здесь скачки выявляют подлинно достойнейшего — пешего победителя. Человек же, попытавшийся обмануть высшие силы, обличается подковами на копытах собственного коня. В языческую эпоху символизм этого эпизода был вполне ясен для слушателей. Конь все равно выступает как вестник небесной воли. Пржемысл вспоминается и в связи с простой одеждой Лешка, которую он велит сохранить у трона. Обычай оказывается довольно распространен в западнославянских землях. Смысл его тоже ясен — напоминать в годы упрочения княжеской власти о ее выборном происхождении.