Волк среди волков - Ханс Фаллада

— Послушай, Эва, — перебил он ее, — скажи мне, пожалуйста, точно, чего ты от меня хочешь. Я тебе уже говорил, что готов сейчас же отправить машину обратно во Франкфурт, несмотря на служебный приказ… Собственно… Я, право, не знаю, как мне потом оправдаться…

Он опять запутался, опять стал слаб.

Она смотрела на него холодными, злыми глазами. И вдруг в одно мгновение, в это самое мгновение, она увидела мужа, с которым прожила бок о бок почти четверть века, в его подлинном свете: слабый, без сдерживающих центров, не владеет собой, безрассудный, безвольный, поддающийся любому воздействию, болтун… «Не всегда он был таким!» — говорило ей сердце. Да, прежде он был другим, но тогда и время было другое. Он был баловнем судьбы, жизнь ему улыбалась, никаких трудностей он не знал, так легко было проявлять только хорошие стороны своего характера! Даже во время войны: у него были начальники, которые указывали ему что делать, служебная дисциплина. Военная форма со всем, что с ней связано, вот что держало его тогда в струне. Как только он ее снял, так сразу и распустился. Теперь она видела, что у него за душой ничего нет, ничего, абсолютно ничего, что дало бы ему силы бороться, — ни веры, ни цели. Без твердого руля в такое путаное время он сейчас же запутался.

Но пока все это с молниеносной быстротой мелькало у нее в голове, пока она смотрела в это давно знакомое лицо, лицо, в которое смотрела чаще, чем в любое другое, в душе у нее зазвучал голос, тихий, торжественный, осуждающий: «Твое создание! Твое дитя! Твоя это вина!»

Все жены, которые целиком отдаются своим мужьям, снимают с них все заботы, все прощают, все сносят, рано или поздно переживают такую минуту: их создание обращается против них. Творение обращается против творца, нежное попустительство и доброта становятся виной.

Она слышала, что он говорит, но едва ли слышала его слова. Она видела, как размыкаются и смыкаются губы, она видела, как появляются и исчезают складки, морщины на лице; когда-то оно было гладким, тогда, когда она впервые заглянула в него; подле нее, с ней, при ней, при ее участии стало оно тем лицом, каким было сейчас.

Голос его громче зазвучал у нее над ухом; она опять понимала, что он говорит.

— Ты все твердишь о доверии, — заметил он с упреком. — Я, право, проявил очень много доверия. Я оставил тебя здесь одну больше чем на месяц, я доверил тебе все именье. Арендатор-то в конце концов я…

Она вдруг улыбнулась.

— Да, да, арендатор ты, Ахим! — сказала она с легкой насмешкой. — Ты господин и повелитель и оставил меня, бедняжку, слабую женщину, совсем одну… Не будем больше говорить об этом. Если хочешь, пусть и машина здесь остается, надо все обсудить. Я хотела бы еще подробно поговорить обо всех этих делах с господином фон Штудманом; может быть, у папы что-нибудь выведать…

Опять неправильно! Всегда она делает не то, что нужно! Как только она становится мягче, он становится жестче.

— Я ни в коем случае не хочу, чтобы Штудман узнал об этих делах, сказал он сердито. — Если к нему не обращались, значит на то есть свои причины. А что касается папаши…

— Хорошо, — согласилась она, — оставим папу в покое. Но господин фон Штудман должен знать. Только он один в курсе наших денежных дел, он один может сказать, в состоянии ли мы заплатить за машину…

— Неужели ты не понимаешь, Эва? — гневно воскликнул он. — Я не желаю, чтобы Штудман критиковал мои поступки. Он мне не нянька!

— Спросить его необходимо, — настаивала она. — Если путч потерпит неудачу…

— Слушай! — гневно воскликнул ротмистр. — Я запрещаю говорить Штудману хоть слово об этом деле! Запрещаю!

— Какое право ты имеешь запрещать мне? С какой стати должна я поступать так, как ты считаешь правильным, когда ты все, все решительно делаешь не так, как надо? Обязательно потолкую с господином Штудманом…

— Когда дело касается твоего друга Штудмана, ты так упорна… — сказал он со злобой.

— Ведь он же и твой друг?

— Он резонер, всезнайка, общая нянька! — воскликнул взбешенный ротмистр. — Если ты скажешь ему хоть слово об этом деле, я немедленно его выгоню! — Он весь напыжился и крикнул: — Увидим, кто здесь хозяин!

Долго, долго смотрела она на него, лицо у нее было спокойное, бледное. От ее взгляда он опять заколебался.

— Будь же благоразумна, Эва, — попросил он. — Согласись наконец, что я прав.

Ни слова в ответ. Потом она быстро повернулась и, уходя, сказала:

— Хорошо, мой друг, Штудману я ничего не скажу. Я вообще больше ничего не скажу.

Не успел он ей ответить, как остался один.

Он недовольно посмотрел вокруг. После долгого спора он чувствовал себя каким-то опустошенным, неудовлетворенным. Он настоял на своем, но на сей раз это его не радовало. Он хотел стряхнуть это чувство: пустяки, бесконечный поток слов, споры по пустякам — из-за чего? Из-за того, что он купил машину! Если он может платить свыше двадцати тысяч марок золотом за аренду, значит, он может позволить себе и автомобиль. Даже у некоторых крестьян есть машины! В Бирнбауме есть крестьянин, так у того и машина и моторный плуг. А еще один крестьянин, так у того двадцать пять швейных машин в сарае стоят, надо же во что-нибудь вкладывать деньги! Вещи — это ценность!

А он купил машину даже не ради собственного удовольствия; если бы майор Рюккерт не приказал, ему бы и в голову не пришло. Он сделал это ради правого дела! Но она не понимает, она не хочет понять. У самой в туалетном столе есть ящик, чуть ли не в метр длиной, в сорок сантиметров шириной, доверху полный чулок. И все время покупает новые чулки! На это деньги всегда есть! Он уже больше месяца не тратит на себя ни пфеннига — только на патроны для кроликов да на вино к столу — и при первой же его трате она поднимает крик!

Негромко и мелодично гуднул у подъезда автомобиль, его автомобиль, его блестящий, покрытый лаком «хорх»! Обрадовавшись случаю отвлечься, ротмистр высунул голову из окна. Его дочь Виолета сидела за рулем и развлекалась, нажимая на кнопку гудка.

— Брось играть, Вайо! — крикнул он. — Лошадей напугаешь.

— Ну и машина, папа, — красота! Лучше тебя на свете нет! Машина определенно самая красивая во всей округе.

— Зато и дорогая! — шепнул ротмистр, покосившись на верхний этаж.

Вайо, смеясь, прищурилась:

— Не бойся, папа. Мама вышла. Верно, опять в контору!

— В контору? Та-ак! — рассердился ротмистр.

— Дорогая, папа? — опять спросила Вайо.

— Ужасно дорогая! Семнадцать.

— Семнадцать сотен? По-моему, не много за такую первоклассную машину.

— Что ты, Вайо! Семнадцать тысяч!

— Зато у нас, папа, самая красивая машина на всю округу!

— Правда? Я тоже говорю! Если уж покупать, так приличную вещь!

— Мама, должно быть, не совсем того же мнения?

— Пока еще не совсем! Но погоди, вот поедет покататься, другое запоет.

— Слушай, папа…

— Да? Что тебе?

— Когда можно будет покататься? Сегодня можно?

Ах! Оба ребенка радовались одинаково. Нянек не было, — няньки сидели в конторе.

— Знаешь, папа, что я придумала. Что, если нам прокатиться по лесу? Там ведь жандармы устроили облаву на арестантов. А вдруг мы их поймаем! Наша машина такая неслышная и быстрая! А затем можно заехать в Бирнбаум. Дядя Эгон и кузены лопнут от зависти.

— Не знаю, — нерешительно заметил ротмистр. — Может быть, и мама поедет?

— Ну что ты, мама! Ей приятней сидеть в конторе!

— Та-ак. А что шофер делает?

— Обедает на кухне. Но он скоро кончит. Позвать?

— Хорошо! Послушай-ка, Вайо! Отгадай, кого я сегодня в поезде встретил?

— Кого? Как я могу угадать, папа? Да кто угодно из соседей мог быть в поезде. Дядю Эгона?

— Ну что ты! Тогда бы я тебе и угадывать не предложил! Нет, нашего лейтенанта!

— Кого? — Виолета покраснела как жар. Она опустила голову. В смятении она так сильно нажала на гудок, что автомобиль громко заревел.

— Перестань безобразничать, Вайо! Понимаешь, Виолета, того самого лейтенанта, который был тогда так невежлив… — Шепотом: — Того самого, что с оружием…

— Ах, того, — шепнула Виолета. Она все еще не поднимала головы, она возилась с рулем. — Я думала, ты имел в виду кого-нибудь из знакомых…

— Нет, тогдашнего грубияна! Помнишь: «В присутствии дам о таких вещах не говорят!» — Ротмистр рассмеялся, но сейчас же опять стал серьезен. Он, кажется, довольно важная птица, Вайо, что верно, то верно; несмотря на молодость, дельный малый.

Дочь совсем тихо:

— Да, папа…

— В сущности он виноват, что я купил машину. — Тоже совсем тихо, очень таинственно: — Виолета, они задумали большое дело, и твой папа с ними заодно…

Ротмистр фон Праквиц всего третий раз за день проговорился о своей тайне; вот почему это все еще доставляло ему удовольствие.