Волк среди волков - Ханс Фаллада

— Ты забываешь машину, что стоит у подъезда! — воскликнула она. — Ты знаешь, Ахим, мы никак не вылезем из безденежья, а у подъезда стоит новенькая машина, цена которой десять тысяч марок золотом, не меньше.

— Семнадцать, Эва, семнадцать тысяч!

— Хорошо, пусть семнадцать тысяч. Мы уже так зарвались, что теперь нам, можно сказать, все равно, стоит она десять тысяч или семнадцать тысяч. Ни десяти, ни семнадцати мы заплатить не можем. Ну, так как же обстоит дело с машиной, Ахим?

— С машиной все в порядке, Эва, — заявил ротмистр.

Перед лицом крайней опасности спокойствие вернулось к нему. Ему не хотелось новой сцены. Он не желал больше слушать неприятные разговоры, он вправе делать то, что делает. Муж, которому жена в течение двадцати лет во всем потакала, никогда не поймет, почему она вдруг больше не хочет того, что хочет он. Жена, которая двадцать лет молчала, улыбалась, прощала, терпела, в его глазах бунтовщица, если она потеряет терпение и на двадцать первом году заговорит, начнет жаловаться, обвинять, требовать объяснений. Она мятежница, против Которой дозволена любая военная хитрость. Двадцать лет терпения дают ей только право терпеть и на двадцать первом году.

А потом ротмистр не видел никаких трудностей. Его неуравновешенный характер, его безграничный оптимизм рисовали ему все в самом розовом свете. Незачем даже неправильно изображать покупку автомобиля, чтобы оправдаться перед женой, надо просто сказать, как могла осуществиться покупка. Ведь женщины в таких вещах ничего не смыслят.

— С машиной все в порядке, Эва, — сказал он поэтому. — Я, собственно, не имею еще права говорить, но тебе я могу сказать, что купил ее в известной мере по предписанию свыше.

— По предписанию свыше? Что это значит?

— Ну, по поручению, для другого лица. Короче говоря: для военного ведомства.

Фрау фон Праквиц задумчиво посмотрела на мужа. Никогда не обманывавший ее трезвый взгляд на вещи, обычно не изменяющий женщине, говорил ей, что тут что-то не так.

— Для военного ведомства? — спросила она в раздумье. — Почему же военное ведомство не само покупает автомобили?

— Дорогая моя, — заявил ротмистр с чувством собственного превосходства, — военное ведомство связано сейчас тысячью разных вещей. Берлинской говорильней, которая не разрешает никаких кредитов. Версальским договором. Сыщиками. Сотнями шпионов. К сожалению, оно должно делать тайно то, что считает необходимым.

Фрау фон Праквиц в упор посмотрела на мужа.

— Значит, за автомобиль заплатило военное ведомство? — спросила она.

Ротмистр охотно бы сказал «да», но он знал, что по условию второго октября предстоит уплатить пять тысяч марок золотом. Все же он попытался кое-как выпутаться:

— Заплатить не заплатило. Но деньги будут мне возмещены.

— Вот как? — сказала она. — А поскольку военное ведомство вынуждено держать свои действия в тайне, оно, вероятно, никаких письменных обязательств не дает?

Хуже всего было то, что ротмистру все очень быстро надоедало, даже его собственная ложь. Все это так скучно, так обстоятельно.

— Я получил служебный приказ, — сказал он сердито. — Я еще, слава богу, не забыл, что я офицер, и, не рассуждая, выполняю то, что мне говорит старший по чину.

— Да ведь ты же не офицер, Ахим! — в отчаянии воскликнула она. — Ты частное лицо, и если ты как частное лицо покупаешь машину, то ручаешься за нее всем своим частным достоянием!

— Слушай, Эва, — сказал ротмистр, решившись положить конец этим расспросам. — Я, собственно, не имею права говорить, но я тебе все скажу. Первого октября, послезавтра, теперешнее правительство будет свергнуто рейхсвером и другими военными объединениями. Все подготовлено. Я получил служебное предписание первого октября в шесть часов утра быть в Остаде с автомобилем, с этим вот автомобилем!

— Ой, как чудесно бы! — сказала она. — Другое правительство! Не это болото, в котором все больше увязаешь. Просто замечательно! — Минуту она сидела молча, потом: — Но…

— Нет, Эва, пожалуйста, — решительно сказал он. — Никаких «но», ты знаешь, что поставлено на карту. Вопрос исчерпан.

— А господин фон Штудман? — спросила она вдруг. — Он ведь тоже офицер! Он разве ничего не знает?

— Мне это неизвестно, — сухо сказал ротмистр. — Я не знаю, по какому принципу подбирались люди.

«Конечно, он ничего не знает», — подумала она.

— А папа? Один из самых богатых людей в округе. Неужели и его не пригласили?

— О твоем папаше, к сожалению, говорилось очень неодобрительно, — со злобой заметил ротмистр. — Он опять собирается всех перехитрить — хочет дождаться, чем все кончится, а потом уж присоединиться.

«Папа осторожен», — раздумывала фрау фон Праквиц. И вдруг ее испугала новая мысль:

— А если путч не удастся? Что тогда? Кто заплатит за машину?

— Обязательно удастся!

— Но, возможно, и не удастся, — настаивала она. — Ведь не удался же Капповский путч. Семнадцать тысяч марок золотом!

— Но он обязательно удастся!

— Что ни говори, а это возможно! Тогда мы разорены!

— В таком случае пришлось бы возвратить машину!

— А если она будет конфискована? Или пострадает от выстрелов? Семнадцать тысяч марок!

— Когда я в кои-то веки купил автомобиль, ты только и знаешь, что твердишь о семнадцати тысячах марок, — с обидой сказал ротмистр. — А когда твой дорогой папаша требует с нас неслыханные суммы, которые нас разоряют, ты говоришь: мы обязаны уплатить.

— Но, Ахим! Платить за аренду мы должны обязательно, а иметь машину совсем не обязательно!

— Я получил приказание по службе! — Он заупрямился, как осел.

«Ничего не понимаю», — раздумывала она.

— Ты ведь прямо из санатория. Не думал ни о чем, кроме своей охоты на кроликов. И вдруг ни с того ни с сего заговорил о путче и о покупке автомобиля…

Она задумчиво посмотрела на него. Внутреннее чутье все снова предостерегало ее: что-то здесь не вяжется.

Ротмистр покраснел от ее взгляда. Он быстро нагнулся, взял из портсигара сигарету, зажигая ее, сказал:

— Прости, но ты совершенно не в курсе. Дело подготовлялось заранее, я знал о нем еще до отъезда.

— Ахим, не говори этого! — попросила она. — Ты бы обязательно мне рассказал!

— Я обещал молчать.

— Не верю! — воскликнула она. — Вся эта история для тебя самого полная неожиданность. Не поссорься ты с тайным советником Шреком, ты бы сидел еще там и стрелял кроликов, и о путче, покупке машины и обо всем этом вообще не было бы разговора.

— Я не хотел бы еще раз услышать, что ты мне не веришь, выходит, что я лгун, — сказал он с угрозой. — Кроме того, я могу доказать свои слова. Спроси у лесничего, он тебе скажет, что в Нейлоэ очень многие мужчины только ждут приказания. Спроси Виолету, она подтвердит, что в лесу твоего отца есть тайный склад оружия.

— Виолета тоже знает? — воскликнула она, смертельно оскорбленная. — И это называется у вас доверием, это — семья! Я здесь мучаюсь, унижаюсь перед папой, высчитываю каждый грош и хлопочу, я все выношу, покрываю ваши глупости — а у вас от меня тайны? У меня за спиной вы устраиваете заговоры, делаете долги, рискуете всем, ставите на карту наше существование, и я не должна ничего знать?

— Эва, прошу тебя! — воскликнул он, испугавшись действия своих слов. Он протянул ей руку.

Она посмотрела на него, сверкая глазами.

— Нет, мой друг! — в гневе воскликнула она. — Это уж слишком! Книбуш старый болтун; Виолета, несовершеннолетняя, незрелая девочка, с тобой в заговоре — а в отношении меня ты ссылаешься на обещание молчать. Я ничего не должна знать, я не заслужила доверия, которое ты оказываешь им обоим…

— Эва, прошу тебя! — молил он. — Дай мне сказать тебе…

— Нет, — вскипела она. — Ничего мне не говори! Очень тебе благодарна за признания задним числом! Всю нашу совместную жизнь так было. Я устала! Больше не хочу! Пойми же, — гневно воскликнула она и топнула ногой. — Не хочу! Я уже все это сто раз слышала, просьбы о прощении, клятвы взять себя в руки, ласковые слова — нет, спасибо!

Она направилась к двери.

— Эва, — сказал он и бросился за ней. — Я не понимаю, чего ты волнуешься. — Он боролся с собой. Затем, после тяжелой внутренней борьбы: — Хорошо, я сейчас же отошлю машину обратно во Франкфурт.

— Отошлешь машину! — презрительно крикнула она. — Что мне машина!

— Но ты сама же только что сказала. Будь же последовательна, Эва.

— Ты даже не понял, о чем речь! Речь не о машине, речь о доверии! О доверии, которого ты вот уже двадцать лет требуешь от меня, считая, что иначе и быть не может, а сам ко мне не имеешь…

— Послушай, Эва, — перебил он ее, — скажи мне, пожалуйста, точно, чего ты от меня хочешь. Я тебе уже говорил, что готов сейчас же отправить машину обратно во Франкфурт, несмотря на служебный приказ… Собственно… Я, право, не знаю, как мне потом оправдаться…