Враг мой (сборник) - Барри Лонгиер

Вообще-то мне всегда хотелось овладеть каким-нибудь иностранным языком, но в школе моя мечта осталась неосуществленной. В колледже я избрал латынь, но почти сразу разочаровался в своем выборе и заявил преподавателю, что не собираюсь становиться учителем латыни, а других причин ее учить не вижу. Спустя годы, серьезно занимаясь древнеримской историей и пытаясь расшифровать различные надписи, я со слезами на глазах молил Господа, чтобы Он позволил мне забрать назад те необдуманные слова.

С испанским у меня тоже не больно сложилось. Своего пика в этом языке я достиг в 1966 году, когда учился в университете Уэйна в Детройте. Я грелся на солнышке, размышляя, на что бы направить остаток жизни, когда поблизости случился представительный и опрятный джентльмен в тройке в полоску. Он задал одному из студентов вопрос, но студент только пожал плечами и показал ему пальцами: мол, мир тебе, прохожий! А вопрос-то был задан по-испански! То есть мне подвернулся шанс совершить доброе дело и хоть как-то применить знания, которые я столько лет накапливал. Я вскочил, подошел к человеку в тройке и спросил на безупречном кастильском: "Habla espanol?"

В ответ прозвучало "Si!", далее последовал настоящий словесный обстрел на максимальной скорости. Когда у стрелка вышли боеприпасы, я криво усмехнулся и ответил: "Жаль, а я - нет". После этого я гордо удалился.

Последняя моя попытка овладеть языком связана с мечтой. Когда я служил в армии и находился на Окинаве, то не воспользовался возможностью выучить японский, а ограничился дурацким жаргоном, на котором объясняются друг с другом полуграмотная солдатня и обозленные жители оккупированной страны. Когда хочешь подружиться с японцем, к такому жаргону лучше не прибегать. Слишком многие на этой планете имеют черный пояс по карате.

А мечта моя, оформившаяся после того, как я занялся фантастикой и познакомился с несколькими японскими фантастами, такова: поехать в Японию, попутешествовать по стране, выступить на паре фантастических симпозиумов и, главное, свободно общаться на японском языке. Заботясь о здоровье, я ежедневно по полчаса потею на "бегущей дорожке". Чтобы не терять это время зря, я обзавелся плейером и японскими учебными кассетами. Должен признаться, что из-за специфических условий японский у меня запоминается со странным акцентом: "Конничива "уф-уф"! Ватакуши ва "вдох"! Барри Лонгиер десу "выдох"!

БЕГИ, ДРАК, БЕГИ

Дело было в феврале 1978 года, в разгар зимы, которая в штате Мэн так сурова, что даже медведи, прерывая спячку, переселяются в мотели. Я еще не открыл для себя лыжный спорт, пребывал в крайне раздраженном настроении, тяготился одиночеством и вообще был способен на преступление.

Безуспешно ловя писательское вдохновение, я отвернулся от электронного редактора и засмотрелся в окно, на метель. Снега навалило уже много и, судя по всему, снегопад не собирался прекращаться. Температура была низкая, ветер крепчал.

Падающий снег, туман, звездная ночь - вся эта метеорология оказывает на меня гипнотизирующее действие. Зачарованный снегопадом, я мечтал о сооружении в чаще шалаша для испытания своей способности выживать во враждебной обстановке. В детстве мне часто случалось убегать поздним вечером из родительского дома, забираться подальше в лес и строить там навесы и даже вигвамы. В шалаше я бы развел костер и спасся от охватывающего меня в кажущемся уюте безумия...

А потом мысли мои приняли новое направление. Что было бы, если бы меня вышвырнули голым в снег, вручив только нож? Выжил бы я без крова, одежды, тепла, пищи? Вряд ли я продержался бы больше десяти минут. Другое дело, если начать еще осенью, еще до снегопадов, построить укрытие... К этому потребовалась бы еда на зиму, хворост для костра, теплые одеяла, кровать. А как решать проблему туалетной бумаги?

В голове уже вызревала канва сюжета о выживании в экстремальных условиях. Я попытался проверить его логикой: что хорошего в такой лесной жизни? Предположим, был бы у меня шалаш - ни телефона, ни компьютера, ни радио, ни компакт-дисков, ни телевизора... Чем бы я там занимался?

Ждал бы!

Но чего?

Ответ на этот вопрос вернул меня к ранним воспоминаниям. Я ждал бы того же, чего ждал ребенком под своими навесами из веток в лесной чаще. Ждал бы кого-то, кто смог бы ответить на мои вопросы, поговорил бы со мной, подсказал решение несчетных проблем, повсюду меня сопровождавших...

Я сделал пометки, пошарил в своей "мусорной корзине" и кое-что выудил. Потом, уже в июле, когда Мэн плавился на солнце, в голове вдруг появилось название "Враг мой". Вспоминая заметки о выживании, сделанные в январе, и не прогоняя призраков, сохранившихся в подсознании с той детской поры, когда я трясся ночами в лесу под самодельным навесом, я стал писать. За считанные часы я сотворил инопланетянина, чей духовный багаж и воспитание позволяют ему сознавать, что он собой представляет и как должен поступать. Этот инопланетянин, Джерриба Шиген, ничуть не горюет о своей инопланетности. Ему чужды душевные противоречия. Хотелось бы и мне того же!

Он учит человека на своем примере, как любить и как позволить себе быть любимым. Заодно он учит человека быть человеком, хотя ни он сам, ни я не знаем, как к этому подступиться. Страницы так и слетали с пишущей машинки, моя жена Джин едва успевала их подбирать и читать. Когда Джеррибе Шигену настало время умереть, я прослезился. Я буквально лишился лучшего друга. Теперь человек был вынужден проверить на практике то, что познал в теории: сдержать обещание и вырастить дракского ребенка. Тут Джин зашла ко мне в кабинет и больно ущипнула меня за руку. "Это тебе за убийство Джеррибы Шигена!" - прошипела она и, схватив следующую готовую страницу, выбежала вон.

Дописав до места, где Дэвидж хоронит тело Джерри, заваливая его камнями, выковырянными из льда, я понял, что это не конец, а только середина повествования. Джорджу Скитерсу, тогдашнему издателю "Isaac Asimov's Science-Fiction Magazine", я говорил, что тружусь над произведением в 5 тысяч слов, но в действительности слов уже накопилось 10-11 тысяч, а конец даже не брезжил. Я выжал из себя кульминацию в 10 страниц и отослал все Джорджу, спрашивая, как быть. Интересно, что стоило мне отослать рукопись, как Джин призналась, что, по ее мнению, ее не примут - слишком хороша.

Спустя несколько дней раздался звонок Джорджа: помнится, он сказал, что есть кое-какие проблемы, и послал рукопись на рецензию самому Айзеку Азимову. Я страшно запаниковал, отложил всю прочую работу, срочно дописал "Враг мой", прочел и стал переделывать - раз, другой, третий... Наконец я отправил законченный вариант Джорджу Скитерсу, приложив такое письмо:

24 июля 1978 г.