Человек книги. Записки главного редактора - Аркадий Мильчин

В 1969 году я уже перешел от замысла пособия к его воплощению. Во всяком случае, даже попросил у Рисса разрешения прислать ему для критического рассмотрения первую главу, на что он ответил согласием, а потом посылал ему главу за главой и в ответ получал письма с их разбором и оценкой.

2 октября 1969 года он писал о первой главе:

Вы, конечно, знаете, как меня интересует все, что относится к редакционно-издательской деятельности, и как я приветствую все попытки проложить новые дельные пути в этом направлении. Поэтому я с большим интересом читал начало Вашего пособия и думал, как оно может пригодиться. Сразу привлекает внимание то, что читатель вводится в суть дела с помощью диалога. Этот прием, которым так мастерски пользовался Дидро, не очень часто теперь применяется. Далее порадовали меня Ваши старания более точно определить содержание работы редактора. Совершенно правильно Вы указываете на неточность и неполноту тех определений, которые даются в энциклопедиях. Вообще, мне по душе тот пафос, если можно так выразиться, с которым Вы отстаиваете роль и назначение редактора. Для меня совершенно ясно, что профессия редактора не только требует других данных, чем, скажем, профессия парикмахера, но относится, так сказать, к числу артистических профессий, в которых внутреннее мастерство преобладает над внешним эффектом. Работа редактора как бы всегда «за кулисами», но тем больше в ней благородства и изящества.

Заметил, что Вы мне прислали, по-видимому, первый, неотделанный вариант Вашей работы, ибо оставили неисправленными кое-какие стилистические шероховатости (например, излишне длинные предложения) и «непричесанные» мысли. Поэтому разрешите мне высказать все свои замечания подряд, и прежде всего некоторые конструктивные предложения. Во-первых, посылаю Вам выписку из Словаря русского языка, в котором, на мой взгляд, есть некоторые упущенные Вами моменты. Наиболее точно, кажется, определение редактора как руководителя издания – это относится не только к газете, но и к книге. Интересна и сама этимология слова – от латинского «упорядочивать». Во-вторых, из книжки В.Г. Камышева «Издательский договор на литературные произведения» я узнал, что некий В.Я. Ионас в книге «Критерий творчества в авторском праве и судебной практике» (Госюриздат, 1963, стр. 127) вносит свои оригинальные определения в содержание работы редактора. Вероятно, стоит Вам ознакомиться с точкой зрения Ионаса.

Возвращаюсь ближе к Вашей работе. <…>[29]

Хотелось бы раскрыть своего рода диалектику обязанностей редактора. В его лице совмещается как бы прокурор и адвокат. В процессе издания он является поверенным автора, отстаивает и охраняет его интересы, хотя в какой-то части выступает его «суровым обвинителем», требуя устранения недостатков и ошибочных положений рукописи. Но коль скоро найдена общая точка зрения, редактор как бы «влезает в шкуру автора» и действует от его лица. Возможно, что, как и адвокат в суде, редактор подчас даже лучше понимает, что к чему, и лучше выражает мысли и интересы автора, чем это доступно ему самому. <…>

У Вас идет речь о редакторе вообще. Следовало бы пояснить, что в каждой области редактирования нужны и специальные знания. Поэтому для редактирования произведения классиков привлекается ученый-текстолог, для беллетристики – писатель, для поэзии – поэт, для детской литературы – педагог. Но независимо от этого каждый должен обладать знаниями и навыками редактора, которые общи для всех видов редактирования.

Словом, я хочу напомнить, что специализация редакторского труда идет все дальше. Любопытно, например, что в выходных [надо: выпускных. – А.М.] данных книги адмирала В.Ф. Трибуца «Балтийцы наступают», которая лежит у меня на столе, сначала указано: «спецредактор А.Н. Петров», а затем идут уже прочие фамилии. <…>

Сопоставление редактора с критиком интересно и удачно, но не подчеркнута бóльшая ответственность редактора. Главная разница в том, что критик непосредственно адресуется к читателям, а редактор общается с читателем опосредованно – через автора. <…>

В справке из БСЭ явная путаница, вошедшая в обиход именно потому, что не учитывается сложившаяся на практике специализация редакторской работы. То, что пишет БСЭ, относится к действиям литературного редактора. Не сказано, что это далеко не все. Появился ведущий или издательский редактор (кстати, точного наименования этой должности пока нет). По-моему, следовало бы указать, что в БСЭ «шпарят» по-старому, не учитывая новых производственных отношений в издательском процессе. <…>

Разумеется, мои замечания носят сугубо личный характер и не претендуют на категоричность. Но то, что я глубоко заинтересован в доведении Вашего пособия до чеканных форм и нерушимых определений – совершенно неоспоримо. Хотя Вы и «прославляете» редакторов, но в этой области весьма заметно отставание теории от практики (да и что может быть хорошего, когда в ЛГУ курс издательского редактирования ведет такой «путный» деятель, как директор ЛО «Медицины» В.И. Марков, знакомый мне по Лениздату!) Поэтому всеми мерами необходимо укреплять теоретический фундамент. Несомненно, что этой цели послужит и Ваше пособие. Никакие затраты времени на него не пропадут даром.

Полагаю, что цитирование этого «редакторского» письма О.В. Рисса в моих «Записках» оправдано хотя бы тем, что его содержание обладает самостоятельной ценностью для суждений о редактировании и редакторе.

19 февраля 1970 года я получил письмо с разбором и оценкой главы 2 («Психологические основы и общая схема редакторского анализа»):

Начну с того, что, вероятно, покажется Вам удивительным. В последние дни у меня было весьма неважное настроение (тахикардия по ночам, «разгром» «Нового мира», хамское поведение соседей по квартире, открыто обсуждающих, как они заполучат нашу комнату, когда нас не будет, и пр.). Но когда я начал читать Вашу рукопись, меня охватили какие-то противоположные чувства, настроение поднялось, я вдруг чему-то обрадовался. Возможно, такое состояние называется радостью открытия, приятной неожиданностью. Встречей с чем-то хорошим… Думаю, во всяком случае, что это было самое настоящее «сопереживание», когда читающий увлекается предметом изложения и как бы пропускает мысль автора по извилинам своего мозга.

Короче говоря, чтение мне доставило удовольствие.

А теперь попробуем разобрать, почему это произошло.

Во-первых, пусть кошки у Вас на душе не скребут – то, что Вы написали, далеко выше уровня Полиграфического института. Во-вторых, хотя в письме Вы и оговариваете, что ничего нового не открываете, но столкновение разных пластов материала почти всегда вызывает открытие. Я бы назвал это, как когда-то писал академик Несмеянов, прорывом в какой-то верхний этаж.