Чтоб знали! Избранное (сборник) - Михаил Армалинский

Одиночество вдвоём, пожалуй, хуже, чем одиночество с самим собой. Я и Карен часто наблюдаем вокруг себя такое. Самая страшная картина – это равнодушная друг к другу пара. Они могут сидеть в ресторане визави и не обмолвиться ни словом в течение обеда. Она может приехать за ним на машине к работе, он заходит с левой стороны, чтобы сесть на водительское сиденье, она молча пододвигается на пассажирское место справа, он садится за руль и, не глядя в её сторону, ведёт машину. Они могут лечь в постель и отстранённо заснуть на разных её краях. Они живут опущенно, неряшливо и небрежно, приводя в порядок своё жилище, только если ожидают гостей.

Но я пока счастлив и испытываю блаженство (слово происходит от «благой женщины»), а я только тогда пишу продуктивно, когда я счастлив. Тогда, глубинно сознавая это, я привередничаю и пишу о том, что я несчастлив. Когда же я действительно несчастлив, тогда мне не до писания.

Б.

Сегодня получил заверенный-перезаверенный вызов и высылаю тебе. Надеюсь, твоя часть по подготовке вызова к поездке пройдёт так же гладко, как и моя – по добыче вызова.

Мне бы хотелось подробнее узнать о твоих планах, поскольку, по всей вероятности, я не смогу встретить тебя в Нью-Йорке.

Всего тебе доброго.

Борис

Поздравляю вас с тем, что вы женаты уже два года и что это вам ещё не надоело. Особенно рад за тебя, Борь, бьёшь все свои рекорды постоянства.

Я ясно чувствую, как постепенно стареет душа. Все впечатления, которые раньше были пронзительно ярки, теперь подёрнуты серой плёнкой. И это огорчает гораздо больше, чем старение телесное. Иногда отчаянно стараюсь выбраться из болота полусонной тупости, которое засасывает всё больше.

Раньше я не мог не рисовать, а теперь с трудом заставляю себя. Пытаюсь надеяться, что весь мой мир цел, только дороги к нему заросли и требуют ремонта. Но как делать ремонт? Вкусив душевных занятий, трудно предпочесть что-либо другое.

С Верой тоже всё не очень просто. Вроде бы всё и прекрасно, но… Боюсь отдавать душу. Боюсь привыкнуть к жизни вдвоём, полной постоянной словесной жвачки на бытовые темы. А в итоге стараюсь меньше бывать с ней. Чувствую, как мне не хватает одиночества. Не хватает одинокости, без которой не могу работать.

А Вере не хватает меня, она всегда огорчена, когда я уклоняюсь от встреч. Частично мы об этом говорили, очень многое она понимает, но у неё одна натура, у меня – другая. Но она умеет идти на компромиссы гораздо лучше, чем я. На том и стоим. Вообще, человек она на редкость умный и понимающий и притом очень живой. Мне даже неловко, какой я рядом с ней – унылый хмырь, и странно, что я ей так нужен.

Сергей

Серёг, сядь, прежде чем читать дальше.

Я развожусь с Карен.

Всё накапливалось исподволь и наконец стало невыносимо. На словах, на расстоянии, да и кратко объяснить – нелегко. Но суть в следующем. Улыбки, которыми она светится на фотографиях, это лишь её незначительная часть, специально демонстрируемая для камеры, для сторонних зрителей. В действительности она – глубоко несчастный собою человек. Тому можно найти много объяснений. Вот одно из них, за которое держатся она и её психотерапевт.

Когда ей было пять лет, их покинул отец – для Карен это была большая психологическая травма. С матерью она была всю жизнь, мягко выражаясь, в холодных отношениях. С восемнадцати лет она жила одна, ни о ком не проявляя заботы, кроме как о себе. В результате к детям она не испытывает ничего, кроме отстранённости. Как и ко всем, кроме себя. Материнский инстинкт, которого я так хотел и который я указал в своём объявлении, у неё начисто отсутствует. А женщина, не любящая детей, не может любить и мужчину. С той силой, которую я считаю необходимой. А силу любви я измеряю радостью, с которой ты идёшь на жертвы ради любимого человека без потери собственного достоинства.

Есть у Карен предостаточно и других психических проблем. При всём при том она умело скрывает их не только от других, но прежде всего от себя.

Ты можешь спросить, где же были мои глаза? Они чётко зрили все факты, но мой помрачённый любовью ум интерпретировал их патологически доброжелательно. Любовь не только сделала меня слепым, она заставила меня поверить в невозможное. Когда я трезвый, я вижу и говорю истину, я отчётливо вижу свою мечту. Чуть я влюбляюсь, я иду на подлейшие компромиссы, всячески оправдывая или не замечая их. Если любовь связана с предательством мечты, то безлюбовье – единственно благородное состояние.

Я верил, что любовь (опять двадцать пять) сможет изменить человека. Меня-то она изменила значительно – более двух лет я был верен одной женщине, и без всякого труда. В этом отношении у меня к ней претензий тоже нет. Но вывод, к которому я постепенно пришёл, свёлся к тому, что Карен – не жена, не тот человек, на которого я могу положиться в старости, в беде или даже в простых трудностях. С ней хорошо, когда всё хорошо. Но чуть возникают осложнения, она предаёт, впадая в истерику, или в раздражительность, или в злобу. Она тоже устала от требований, которые я ей предъявлял прямо и косвенно и которые я считал само собой разумеющимися, ибо те же требования я предъявлял и к себе. В конце концов у нас остались лишь воспоминания о тех прекрасных днях, когда нам верилось, что мы созданы друг для друга, тогда как оказалось, что прежде всего мы созданы для самих себя.

Мы расстались мирно, с намерением остаться друзьями во имя памяти о счастливых днях, которые нам были ниспосланы.

А я всё размышляю, что же было со мной? Мысли мои постоянно крутились вокруг Карен. Желание её не истощалось. Радость от её присутствия не исчезала. Получалось, что люблю. А вышло, что женился. А это две разные вещи. Любить нужно на расстоянии, и тогда любовь длится.

Развод должен занять не больше месяца, так как мы не будем нанимать адвокатов, а заполним все бумаги сами, поскольку денег у нас особых нет и делить нечего.

Я переехал к родителям и после первых дней боли от разрыва привычных связей чувствую себя обновлённым и радостно смотрящим в грядущее.

Перечитал «Крейцерову сонату» и диву дался сексуальной инфантильности Толстого – куча глупостей и полового невежества. Сначала пишет, что детский досуг его был нечистым – дрочил то бишь – и на женщин смотрел жадно. А как же иначе? А потом, когда он, бедненький, лишился невинности, то застрадал, что потерял «чистое» отношение к женщине. Да его никогда-то и не было, коль дрочил. И вообще, о каком «чистом» отношении к женщине может идти речь, если у тебя хуй есть?

Ошарашенность от исчезновения желания после первого оргазма с женщиной геройчик воспринимает как великую потерю. А свой медовый месяц он вспоминает со стыдом, но не из-за грязи, как он это хочет представить, а из-за очевидной своей неспособности доставить удовольствие молодой жене, которая жаловалась на боль и явно сторонилась мужа.

И написал Толстенный «Сонату» ради проклятия ебли, которая ему не давалась всю жизнь.

Но ебля, пока она существует, прекрасна сама по себе. И неча Толстожопому пиздеть на пизду. А то из своей ущербности он сделал философию, которой заражаются сопляки или недоумки.

Или вот Бунина тоже перечёл, его «“Томные” аллеи». Испытал разочарование от короткости рассказов – тут бы продолжать и продолжать, уснащая деталями. Но вдруг – стоп. Это он распаляет, обрезая один рассказ, чтобы бросились читать следующий, в надежде, что в следующем будет откровеннее. Но так он дразнит до самого конца книги, как баба, которая приподнимает юбку, мелькнёт лобком, а не даёт. Многие, кстати, это любят. Тут мне один мужик утверждал, что его больше возбуждают полутени, полуоткрытости, а вид пизды его отвращает. «Ну, а хуй твой тоже отвращается от пизды?» – спросил я. «Хуй – это другое дело, у него глаз нет и носа», – ответил мне этот знаток. «Как жаль мне твоих баб», – сказал я, но он не понял, почему мне их жаль.

Кстати, на следующий день после моей разлуки с Карен я стал звонить своим старым бабам. Среди них Маруська (помнишь такую?) оказалась свободной. Но первая – после моего поста с Карен – была для меня слаще всех женщин. Я её прихватил в библиотеке, и она оказалась голодна, как и я. Тут уничтожилось то, о чём я так сожалел, – долгая девственность моего детства. Я чувствовал, будто это моя первая женщина, но в то же время я был оснащён всем моим опытом.

– Как я соскучился по тебе, – говорил я, целуя её пизду.

– Мы же только сегодня познакомились, когда же ты успел соскучиться? – раздался голос сверху.

– Я говорю не тебе, а пизде, которой ты владеешь, – ответил я, подняв голову.

Баба, естественно, оскорбилась – она, как и большинство владелиц пизд, была дурой.

Зато я прочувствовал до глубины души, что любовницу ебёшь, а жену лишь поёбываешь.

Сколько свободы кроется во множественности пизд!