Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Ты сотворил чудо! — чуть задыхаясь крикнул я Кумару, когда убедился в отсутствии погони. — Подобно патриархам древности, способных усмирить тигра одним взглядом, ты смирил сердца целого отряда.

Кумар непринужденно рассмеялся:

— Сам не знаю, что на меня нашло. Это как тогда, в Кампилье… Иногда мне кажется, что я несу полную бессмыслицу. Но это идет изнутри.

— Мне тоже показалось бессмысленным уговаривать головорезов куру избавиться от страха смерти.

— Но ведь они правда боятся, — крикнул Кумар, качаясь в такт лошадиной рыси. Ветер играл его черными кудрями.

— Враждебность порождается страхом. Я помог им от него избавиться. Когда они успокоились, стало очевидным, что нам нельзя сражаться друг с другом, пока наши властелины не отдали приказа. Как видишь, наше понимание дхармы кшатрия оказалось очень близким.

— Не то слово! Ты просто поторопился. Еще несколько мгновений, и весь отряд пал бы на колени, присягая на верность знамени Пандавов. Теперь я не боюсь врагов. Мы будем просто всех встречных отводить к тебе на беседу, и вся армия Дурьодханы перейдет под твое командование.

Кумар вдруг посерьезнел:

— Если б только у нас было время посидеть с каждым из нынешних врагов за чаркой вина, поговорить о жизни и смерти, может, и не с кем было бы воевать. Но нет ни времени, ни сил для этого.

Глава 2

Курукшетра. День первый

И вновь, как в тот незабываемый год первого ашрама, неслышный зов заставил меня повернуть коней на север в изумрудный коридор тропических джунглей. Только не беззаботный, задиристый Митра сопровождал меня в этот раз, а несколько сотен отчаянных рубак, мечтающих о воинских подвигах и грабежах. Время в пути я коротал разговорами с Кумаром, окончательно потерявшем в этот месяц и легкомысленную мечтательность и самоубийственную жажду ниспровергать законы этого мира.

Нас омыли пахучие дожди цветущих джунглей, нас иссушил зной центральных каменистых плоскогорий. Потом, когда мы миновали земли нишадхов и страну Аванти, с юго-запада на нас повеяло солеными океанскими ветрами. Тонкая нота воспоминаний пробудилась в моем сердце. Там, на западе, травы поднимались в человеческий рост, и бесчисленные стаи фламинго подобно лоскутьям зари реяли над голубыми водоемами. А еще дальше на западе смотрелась в бескрайние океанские воды столица Кришны и Баладевы — Дварака.

Но неслышный зов гнал нас вперед. Благополучно миновав враждебные земли шальвов, мы вступили на территорию матсьев. Здесь, в Упаплавье, мы нашли дружеский прием, спокойный отдых и припас на дорогу. Но ни одного знакомого лица не встретил я во дворцах Вираты. Престарелый царь матсьев вместе с сыном Уттарой собрал огромную конную рать и увел ее на север на помощь Пандавам. Его дочь — принцесса Уттаара, была вместе со своим супругом Абхиманью при армии Юдхиштхиры. Туда поспешили и мы, вновь погружаясь в толщу зеленого океана джунглей, где города и деревни казались лишь островками в плену великой стихии.

На востоке остались великие веды Ганги, Кампилья и сам Хастинапур. Мы с Кумаром не смогли удержаться и, отклонившись от прямого пути, проехали через бывшую столицу пятерых царевичей — Индрапрастху. Серые камни, красная глина, сухая клочковатая трава и изумрудный вал джунглей, готовящихся поглотить само воспоминание о мечтах Юдхиштхиры. Где дворцы из дерева и глины — резные, ажурные, открытые свежим ветрам, голубому небу и дыханию жизни? Как недолговечны утонченные творения человеческих рук!

Впрочем, долго предаваться размышлениям мы не могли. Все чаще встречались нам следы прошедших на север войск. Дороги были выглажены тысячами ног, трава и нижние ветви деревьев выедены лошадьми конных отрядов. Тонкие потоки силы пробивались через непроходимые дебри лесов, пересекали пустыни, просачивались сквозь горные кряжи, взвихривали тесноту городов и изливались на дороги, ведущие сейчас к единому центру — Курукшетре.

По преданию именно здесь царь Лунной династии Куру совершал молитвенные обряды, взыскуя благополучие своему роду. У камней с изображением трезубцев, у священных деревьев приносили жертвы поколения брахманов, кшатриев и вайшьев. Паломники, шествующие от тиртхи к тиртхе совершали омовение в многочисленных водоемах, очищаясь от любой скверны.

Как Юдхиштхира смог предугадать, что решающая битва состоится именно здесь? Из какого источника черпнул я видения у прудов Рамы? Неужели все было предрешено уже тогда, и боги просто терпеливо ждали, склонившись над Курукшетрой, когда извилистые пути кармы приведут сюда тысячи людей, готовых к смерти.

Люди шли, объединяясь в отряды, рати, конные лавы и акшаукини. Людские потоки текли по извивающимся тропам, блестя чешуей панцирей, трепеща гребнями знамен, подобно небесным драконам. Шли воины, оставив смуглотелых жен у дымных очагов и голых детей, играющих в пыли.

Шли, вспоминая уютные трапезные, просторные дворцы или тесные казармы.

Кого-то гнала вперед жажда добычи, другой мечтал о славе. Иные шли, повинуясь приказам или общему потоку. За внешним разнообразием стремлений и побуждений я чувствовал влияние одной единой силы, которой не было названия на нашем языке. Нет, не воля Юдхиштхиры или Дурьодханы влекла людей к Курукшетре. Великие вожди предстали моему внутреннему взору лишь одной из форм воплощения все той же силы, что двигала рати на дорогах, как игральные кости в Высокой сабхе дваждырожденных.

Это незримое присутствие я ощущал более явственно, чем пыльный жар текущего дня и мерную рысь скакуна, несущего меня к неведомым испытаниям. Я прозрел, сорвав с глаз майю обыденных явлений.

Сила Высоких полей! Она была разлита повсюду, как запах травы и лучи Сурьи. «Чистая сила действия», о которой говорилось в Сокровенных сказаниях, проникала в меня, даря ясность и покой почти за гранью постижения чувств. Ощущения, мысли, желания — все было сметено, растворено великим потоком.

И пришел покой. Покой светлого блика на серебряной струне, звучащей небесной сладостной непостижимой мелодией. Свет постигал свет. Это и была человеческая жизнь — блик света на серебряной нити, соединяющей бездонную глубину человеческой души с ярчайшим пламенем Божьей славы.

На южных подступах к Курукшетре мы встретились наконец с огромной армией по счастью — своей. Тянулись бесконечные вереницы воловьих повозок, которые подвозили провизию и оружие. Рядом, вздымая пыль, рвались в постромках породистые скакуны боевых колесниц. Солнце блистало на меди щитов богатых ратхинов. Но лица людей несли печать усталости. Горько-тягучий запах прогретой земли мешался с запахом пота и конского навоза.

Нет, не так, по моим представлениям, должна подходить к полю битвы победоносная армия. Впрочем, присмотревшись, я обнаружил за внешней неразберихой и толчеей присутствие некой могучей силы, управляющей этим бесконечным потоком. Рыхлая колышащаяся масса людей и коней, вытекая из узких лесных дорог на громадное пространство Курукшетры, не размазывалась, не растекалась по полю, а оседала, твердея, в невидимых границах, окружая себя рвами и частоколами.

Слуги знатных кшатриев, суетясь, устанавливали походные шатры, простые воины толпились у лагерных костров, на которых готовилась нехитрая походная еда. Мы ехали от одного походного лагеря к другому, поражаясь небывалому столпотворению. Поистине, чудо, что Юдхиштхире — царю без царства — удалось собрать такую огромную армию. Нас встретили, показали свободное место для лагеря, дали повозку со съестными припасами и всем необходимым для устройства кухни и ночлега. Началась обычная суета.

И тут я услышал до боли знакомый голос:

— Что за варварская беспечность? Где ваши часовые? Что ты несешь — «карма, карма». Перережут вас ночью, вот и будет карма!

Я поспешил туда, где конный кшатрий в легких, но дорогих доспехах весело распекал нескольких моих воинов.

— Митра! Откуда такое рвение?

— Муни! Неужели это твои головорезы?

Друг прыгнул с лошади в мои объятия. От него пахло пылью, дымом, конским потом. Как всегда, он не считал нужным понижать голос.

— Ты этих привел с юга? Вот таким же был и я до ашрама Красной горы. Просто жуть!

Нас могли слышать мои люди, поэтому я ответил с достоинством, как и пристало командиру:

— Это — храбрые воины. В них сила, которую утеряли изнеженные кшатрии Хастинапура.

— Увы, только битва покажет, кто из нас что утерял и утеряет.

Я вглядывался в лицо Митры, пытаясь постичь изменения в его облике. Сила и завершенность чувствовались в словах и жестах. Ровный, спокойный огонь брахмы горел в сердце. Но улыбка, вечная насмешка его губ, теперь затрагивала только нижнюю часть лица, не освещая глаз и вертикальных морщин над переносицей. Не смиренный ученик или легкомысленный вояка был предо мной, а воин, умеющий обуздать себя и приводить к повиновению других. Чем-то неуловимым он начал походить на Крипу.