Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

Всего лишь три недели после отъезда графа Орлова в Молдавию в Царском Селе стояла благоприятная погода. А потом на целых шесть недель навалилась изнурительная жара. Тенистые аллеи и пруды не спасали от нестерпимого зноя. Жизнь, словно замиравшая днем, когда солнце палило нещадно, вновь оживала лишь к вечеру. И в том была повинна российская самодержица, склонная после утренних и дневных трудов к шутке и веселью, тем более что в эти недели она сблизилась с шестнадцатилетним сыном Павлом и его молодым окружением.

Екатерина II, оставаясь наедине сама с собой (любимое ее время, когда она без помех могла полностью отдаться своим мыслям), невольно размышляла: почему же так весело и непринужденно стало в Царском Селе? Никогда петербургский двор так не веселился, как после отъезда графа Орлова. Как она счастлива, что подружилась с сыном, который становится красивым мальчиком! «Утром мы завтракали, – вспоминала она проведенные дни. – Как прелестна та зала, что расположена близ пруда… Вроде бы ничего тут не было необычного, но сколько непринужденности и веселья было за столом, каждая мало-мальская неловкость или острота вызывала хохот, бурный и долго несмолкаемый… Потом обедали, а часов в шесть – прогулка или спектакль. А вечером поднимали шум по вкусу всех шумил, которых набралось тогда большое число. Невозможно буквально представить себе веселость безумнее и безумие разумнее нашего… Неужели это прекрасное расположение духа оставила я у ворот Царскосельского дворца?»

Не выдержав жары, 25 июня 1772 года Екатерина II покинула любезное ей место, Царское Село, и отправилась в «отвратительный, ненавистный» Петергоф, чтобы отпраздновать там день ее восшествия на престол и день святого Павла. Чтобы оттянуть время приезда туда, она выбрала самую дальнюю дорогу, а на ночь остановилась в охотничьем доме, где с тоской вспоминала недавнее время в Царском Селе…

Ранним утром следующего дня она уже сидела за столом и собиралась писать своей приятельнице госпоже Бельке, которой давно уж поверяла свои сердечные и политические тайны. Да и как же не делиться с ней самым сокровенным, если она узнает от нее столько подробностей и анекдотов о шведском и датском дворах! О, эта любознательная дама многое знала. Откуда бы она, Екатерина, с такими подробностями узнала о молодой королеве датской Матильде? Ведь от госпожи Бельке русская императрица впервые узнала о том, что Матильда весьма легкомысленна, любит скакать на лошадях в кожаных панталонах, ботфортах и куртке. Конечно, удобно и легко, но слишком мало покрывает наготу. И ей сразу же по такой маленькой подробности туалета стало ясно, что у молодой королевы ум такого же хаотического свойства, как и у ее матери. Если уж королева оделась в одежду почтальона, то тут не жди ничего хорошего…

Да и о шведском молодом короле впервые Бельке предупредила ее, когда тот был всего лишь наследником. Его рассеянный вид, небрежные манеры, желание показать, что все привычное ему наскучило, непомерное честолюбие уже два года назад настораживали Екатерину. А теперь, когда он стал королем, ей доносят отовсюду, что шведский король в ближайшее время задумал совершить переворот в пользу абсолютной монархии, отказавшись от привычной формы правления государством. А ведь происки никогда не должны быть оружием царей и цариц, они не могут быть главою одной части своих подданных, не отказавшись от господства над другой. Эта роль не может к ним идти.

Совсем другое дело в России с тех пор, как она стала императрицей. Нет, она вовсе не преувеличивает свою роль, но как же она может забыть один весьма примечательный разговор? Два года прошло с тех пор, а она до словечка его помнит. Фельдмаршал князь Голицын рассказывал, как подошел к нему как-то пленный знатный турок и сказал: «Вы – удивительный народ. Идет война, а вы задумали грандиозный памятник Петру Великому, да и вообще много строите… Вы должны для блага обеих империй отослать кого-нибудь из нас домой, чтобы он мог сказать, что в Петербурге строятся, веселятся и не чувствуют войны. Так как у нас все в беспорядке, то думают, что и у вас то же, а я вижу совершенно противное». Умный турок, пришлось его действительно отпустить. Пусть рассказывает о том, что Россия вовсе не истощена, и, может, поуменьшатся слухи, что она не может вести продолжительной войны.

Страсть ослепила этих людей, а иначе как могли они забыть, что Петр Великий тридцать лет вел войну то с теми же турками, то со шведами, то с поляками и персами и империя не была доведена до крайности? Напротив, Россия всегда выходила из каждой войны более цветущей, чем была при ее начале… И эти войны давали толчок развитию промышленности, всякая война порождала в России какой-нибудь новый источник, который оживлял торговлю и обороты…

Екатерина сидела в уютном, небольшом кресле, за грубо сколоченным крепким столом, и все не решалась начать письмо. Ей было приятно отдалить наслаждение, которое она всякий раз испытывала, взявшись за перо. В этом случае она не сдерживала себя, ни в чем не ограничивала, чтобы высказать все, что накопилось на душе. Может и прихвастнуть, может и погордиться своими делами и свершениями, особенно теми, которые делались на театрах войны. Можно написать о братьях Орловых… Вот кто без страха исполнит любую возложенную на них миссию. Вот герои, от которых можно ожидать всего. Ни в уме, ни в мужестве, ни в честности, ни в знании дела – ни в чем у них нет недостатка. Пожалуй, это особенная порода людей, созданная для великих дел. А их братское согласие может служить также редким примером, дружба и уважение связывают их… А где-то теперь ее милый и любезный Григорий Орлов, десять лет бывший ее помощником в важнейших государственных и домашних делах? Почти ничего не делала она в последние годы, не посоветовавшись с ним… И сколько она воевала с ним за то, чтобы он не превращал свой кабинет в музей природной истории! Нельзя природу заключить даже и в огромный дворец, но он знал свое, все тащил туда, что приглянется ему… Удивительный, единственный человек, который с таким же самозабвением, как и она, был одержим плантоманией, и он тоже любил сажать, сеять, наблюдать, как проклевываются, всходят первые росточки, идут в рост. И вместе с тем никого так не смешила ее плантомания, как графа Орлова. Сколько ей приходилось сражаться с садовниками-немцами, которые привыкли все делать по старинке, все новое, что она предлагала, выводило их из себя, они отказывались исполнять ее повеления, она сердилась, а граф Орлов смеялся, тут же находил какого-нибудь послушного мальчика, и все быстро исполнялось так, как она хотела.

«Привьются ли кедры в Царском Селе? – думала Екатерина II, все еще не решаясь пуститься в плавание по белому листку бумаги. – Прелестное место, потому что я там сажаю и сею. Мои кедры уже вышиною с мизинец… Как страстно я люблю теперь сады в английском вкусе, кривые линии, пологие скаты, пруды в форме озер, архипелаги на твердой земле, и глубоко презираю прямые линии!»