Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

– Да, он твердо уверен, что без употребления силы нет твердой надежды на будущее. Середина между мягкостью и силою решительно вредна, мягкость портит головы в Польше и несовместна с достоинством и превосходством России, – сказал Обрезков.

– Нет, я решительно не согласен с этим… Вот совсем недавно к нашему посту, которым командовал мой подполковник Гантвиг, прибыл поручик Глумбицкий с одним хорунжим и трубачом с просьбой, чтоб отряд их был допущен без оружия к нашему посту. Гантвиг сие им дозволил, заранее зная, что я одобрю такое решение. И действительно, все они явились – в числе двухсот восьмидесяти человек, а ведь они – часть барских бунтовщиков, волею судьбы оказавшихся в Турции. И они, не желая пристать к бродящим в горах бунтовщикам, просили принять их. Я повелел князю Долгорукову, учиня им поименную перепись и отобрав от них рецессы*, что они более ни в какие действия и сообщения не войдут со злонамеренными, отправить их к господину Браницкому, который действует совместно с нашими войсками. А кто хочет возвратиться безмятежными к своим домам и спокойно жить, тем пообещали мы полную безопасность от нашего оружия. Конечно, офицеров расспросили, почему они отпущены от турок из-за Дуная, о всех обстоятельствах их жизни в Турции вместе с бунтовщиком Потоцким за все это время, с Барской конфедерации до сих пор. А мы ведь вполне могли их взять под стражу как наших супротивников.

– Вы совершенно правильно рассуждаете, ваше сиятельство. Нельзя в Польше вести себя как в завоеванной стране. Надо считаться с поляками, уважать их гордость, независимость, учитывать пылкость их нрава, помогать осознать, что мы хотим помочь им избавиться от бунтовщиков и направить Польшу по пути твердой независимости. – Обрезков чувствовал, что говорит что-то не то. Ведь он хорошо знал, что уже принято решение между тремя государствами о разделе польских земель, но привычка дипломата скрывать половину своего знания и здесь взяла верх. – А что, граф, слышал я о какой-то большой победе турок в Египте? – Обрезков явно переводил разговор в другое, менее опасное русло.

– A-а, это мой курьер, возвратившийся от визиря, привез известие, будто турки разгромили Али-бея* и отсекли ему голову, и уже отпраздновали победу над ним. А оказалось, что Али-бей вместе с четырьмя близкими ему унес свою голову и набирает свежие войска. Турки умеют и любят приврать…

– Да уж, за свое там пребывание я в этом убедился.

– Да и поляки любят похвастать. Вот тоже мой курьер доносил: повстречал на той стороне он двух поляков, ехавших в Шумлу. Оказалось, что это два курьера от графа Потоцкого к визирю и к цесарскому министру Тугуту с известием, что он в Польше командует семьюдесятью тысячами войск и отобрал у нас семь крепостей. Представляете?

– Ну и что вы?

– Я велел своему чегодарю дать знать турецкому комиссару о весьма противном тому положении мятежников в Польше, сказать, что их везде давят как мух и великая часть их уже отдалась в наши руки, прося пощадить их жизнь… Ох, как все сложно, противоречиво, путано в этой нашей жизни!

Алексей Михайлович засобирался к себе. Да и Румянцев понимал, что всех вопросов, которые накопились у них, не успеют обсудить.

Обрезков, попрощавшись, ушел, а Румянцев еще долго устало сидел за столом, бездумно уставясь в разложенную на нем карту. Он думал лишь об отдыхе как об избавлении от тех противоречий и страданий, которые он испытывал от двойственности своей позиции в изворотливой дипломатической игре, невольным участником которой он был.

Вскоре Румянцев писал Панину: «Милостивый государь мой, граф Никита Иванович!.. 8 июня г-н Симолин без замедления отправился отсюда. В особе его я имел для себя помощника искусного и рачительного в деле, которое удостоили ваше сиятельство своей апробации. Я никогда не перестану чувствовать, сколь милость моего благодетеля была велика в облегчении меня от труда чрез посредство человека столь отменных способностей. Я не могу ничем живее изобразить моей благодарности, как поставить самого его пред вашим сиятельством… После того, что я перенес и что еще встречается, признаюсь, милостивый государь, что ничего я больше не желаю, как видеть конец здешним делам, и чтоб последствием таковым мог я возыметь удовольство персонально изъявить мои чувства другу и милостивцу, которого добросердечие и благодеяния ко мне ни с чем я не могу сравнить, разве с собственною моею признательностию. Я наперед себя обнадеживаю воспользоваться тогда вашею помощию в получении выгод, относящихся к отдохновению, которое нужно для человека, всю жизнь проводившего в подвигах, истощевающих силы душевные и телесные…»

Но время для отдыха еще не подошло… Столько еще трудов придется положить, чтобы добиться выгодного мира. А пока медленно, с необъяснимыми задержками, двигались турецкие послы на переговоры.

Граф Орлов и Обрезков выехали в Фокшаны. А турецкие полномочные все еще были в Рущуке, готовясь к переправе через Дунай. И лишь 8 июля они, а также прусский и австрийский министры на одиннадцати галерах отплыли в Журжу. Здесь их встретили орудийным салютом и торжественно приветствовал через переводчика начальник гарнизона крепости генерал-майор Игельстром. По воспоминаниям очевидцев, Осман-эфенди, церемонно ответив на приветствие, сел на богато убранную лошадь и двинулся к своему шатру, который отстоял от пристани, покрытой зеленым сукном, не более чем на двадцать шагов. Генерал-майор Игельстром вместе с полковником Петерсоном, знатоком турецкого языка, нанесли визит вежливости Осман-эфенди, рассказали о предстоящей поездке в Фокшаны. Игельстром затем посетил также австрийского и прусского министров.

На следующий день и Осман-эфенди, и Тугут, австрийский министр, и Цегелин, прусский министр, нанесли визиты начальнику гарнизона Журжи генералу Игельстрому…

Наконец турецкое посольство выехало в Фокшаны. Ехали торжественно, не торопясь, согласуя свое движение с показаниями астролога, который не посоветовал въезжать в город в четверг 19 июля – несчастливый день. 20 июля турецкое посольство, состоявшее почти из пятисот человек, торжественно вступило в Фокшаны. Великолепным украшением этого шествия стали покрытые богатыми попонами красивые кони, предназначенные в подарок участникам конгресса.

Так торжественно и многообещающе начался Фокшанский конгресс.

Часть шестая

Русские за Дунаем

Глава 1

Интересное событие

Всего лишь три недели после отъезда графа Орлова в Молдавию в Царском Селе стояла благоприятная погода. А потом на целых шесть недель навалилась изнурительная жара. Тенистые аллеи и пруды не спасали от нестерпимого зноя. Жизнь, словно замиравшая днем, когда солнце палило нещадно, вновь оживала лишь к вечеру. И в том была повинна российская самодержица, склонная после утренних и дневных трудов к шутке и веселью, тем более что в эти недели она сблизилась с шестнадцатилетним сыном Павлом и его молодым окружением.