Фридрих Великий - Дэвид Фрейзер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он постоянно носил в сердце обиду на Британию. «Если хотите знать, какие принципы заложены в деятельности британского правительства, то я расскажу, — писал Фридрих принцессе в Гаагу. — Глупое тщеславие; нежелание знать ничего об интересах и возможностях других государств Европы; самонадеянное стремление в одиночку нести «Нептунов трезубец»; подозрительность и грубость при ведении переговоров; идеи об установлении верховенства королевской власти на руинах британской свободы». Стормонта, Сэквилла и других министров Георга III он называл безмозглыми. И в течение последующих двух лет с большой долей удовлетворения узнавал о военных поражениях Британии по ту сторону Атлантики, приходил в восторг, читая о бунтах Гордона в июне 1780 года, когда Лондон оказался в руках толпы.
Такая предубежденность являлась скорее следствием раздражения, выплескивающегося на поверхность, чем глубинным принципом политики, однако это раздражение не исчезало, и в условиях нестихающей борьбы между Британией и Францией он в своих комментариях являл дружеские чувства к Франции, хотя при этом внимательно следил за позициями Марии Антуанетты. Причины его злости можно найти в отношении к нему во время Семилетней войны. Она также являлась следствием того, что Фридрих называл британской надменностью и безразличием к аргументам и интересам других государств. Он радовался русско-голландскому взаимопониманию потому, что теперь «Messieurs les Roast beeves»[345] должны будут с большим почтением относиться к голландскому флагу. Фридрих считал, что война дорого обходится Британии и она в скором времени начнет искать мира. Это будет зависеть от того, как пойдут дела в Америке; но хорошего там ждать не приходится, и мир на американских условиях станет неизбежным. «Думаю, что немного унижения, если, конечно, оно не будет чрезмерным, пойдет на пользу Британии, — писал он после того, как Корнуоллис капитулировал с 6000 солдат под Йорктауном 19 октября 1781 года. — Это поможет умерить невыносимую надменность, с которой они относятся ко всем другим государствам». Ранее король двусмысленно ответил на просьбу представителей американских колоний признать их, как то сделала Франция, но уже тогда знал, что скоро это время придет, и в самом деле, одним из последних государственных актов в правление Фридриха станет предоставление в сентябре 1785 года «статуса наибольшего благоприятствования» Соединенным Штатам.
Тем не менее он давал дружеские советы в письмах к Кларендону, находившемуся теперь в составе правительства в Лондоне. Король с нежностью вспоминал его, как Вильера в бытность того послом в Берлине. К несчастью, в то время не было такого британского посла, который, подобно знаменитому Митчелу, мог бы смягчать чувства Фридриха своим влиянием и тактом. Наоборот, когда британский посланник, Хыо Эллиот, якобы по медицинским надобностям отправился в Париж (несмотря на войну), Фридрих презрительно назвал его «легкомысленным — странно, как только французы пустили его к себе». Переписка Эллиота с Харрисом в Санкт-Петербурге, перехваченная прусским посланником, похоже, подтверждала худшие подозрения Фридриха относительно британских интриг, направленных на подрыв его добрых отношений с Россией. Безо всякого сомнения, уместно заметить: те, кто подслушивает, редко слышат о себе приятное, но Фридриха сильно разозлили дерзкие высказывания того, кого он называл наглым драчуном, и он приказал почтовому ведомству изымать письма Эллиота в надежде найти в них что-нибудь, способное опорочить его перед властями России. Это был плохой период в прусско-британских отношениях.
Фридрих имел все причины предполагать, что Британия сделает все возможное, чтобы не допустить или сорвать намечающийся союз морских государств, который ставил своей целью защитить нейтральные страны и их морские суда от нападений со стороны кораблей воюющих государств, особенно британских. Этому объединению полностью соответствовал русско-голландский договор. Северные государства искали защиты у России. Летом 1780 года на борту русского судна, стоявшего на якоре в Кронштадте, вспыхнул пожар. Подозрение пало на британскую разведку, получил широкий резонанс слух, что это преступление было задумано Харрисом. Фридрих отмахнулся от этой идеи: «Это неправдоподобно. Здесь дело рук какого-нибудь авантюриста». Однако подобная «canard»[346] была ему вполне на руку — гнев русских в отношении британцев в этих обстоятельствах был очень даже уместен. Фон Тулемайер, его представитель в Гааге, в августе 1780 года показал ему вырезку из лондонской газеты — «настолько сильная и грубая вещица, можно вообразить», — в которой императрицу Екатерину называли «женщиной, чей дьявольский характер отдал на заклание отца ее детей, мужа, императора — помазанника Божьего». Фридрих заметил: если заметку прочтут в России, то императрица будет помнить это до гробовой доски. «Я должен поделиться этой мыслью с вами!» — написал он фон Тулемай-еру. А фон Тулемайер будет знать, как этим распорядиться.
Затем, в начале декабря 1780 года, Фридрих упомянул некий «новый порядок вещей». Мир внезапно изменился. Он немедленно приказал сменить все шифры и ввести новые коды[347]. Умерла Мария Терезия.
Великая императрица-королева была самым ярым противником Фридриха, но он уважал ее, возможно, больше, чем любого другого современника. Король восхищался ее решительностью, приверженностью к личной нравственности, непреклонностью и способностью держаться в любых условиях. Он был рад встречам с ее сыном в Нейссе и Ноештадте, хотя теперь не доверял ему и тревожился о том, что может принести переход власти в его руки. «Не думаю, что сегодня или завтра разразится война, — говорил он Финкенштейну. — Император начнет с реформы собственной экономики». Но он считал, что курс Кауница, курс на все большее сближение с Россией и на изоляцию Пруссии, будет продолжен, а возможно, даже интенсифицирован. Дружба Австрии с Францией оказалась довольно прочной — Франция была истощена, стремилась к миру и передышке от долгой борьбы с Британией на морях и в Новом Свете; эта борьба негативно влияла на международную торговлю. Она в настоящее время не имела намерения участвовать в каких-либо новых европейских конфликтах — союз с Австрией оберегал ее от этого. Проблемой, угрожавшей всеобщему миру, был союз Франции с Испанией, а Испания не собиралась замиряться до тех пор, пока Гибралтар оставался в руках англичан.
Но именно отношения Австрии с Россией держал Фридрих, как всегда, в поле своего неусыпного внимания, и именно в связи с этим он посвятил, казалось, несоразмерные усилия, время и заботу одному семейному вопросу, возникшему незадолго до смерти Марии Терезии. В октябре 1780 года он впервые узнал о планах организации брака принца Тосканского — сына эрцгерцога и племянника императора Иосифа — с очень юной принцессой Вюртембергской, Елизаветой Вильгельминой. Принц Тосканский являлся предполагаемым наследником императора, хотя последний, который уже дважды оставался вдовцом, мог жениться еще раз; а Вюртембергская принцесса
