Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Порринджер, видит Бог, был настолько смущен, что издал какой-то трубный звук, словно оклахомский осел.

«Значит, в некоторых из этих профсоюзов существует здоровый демократический дух?» — спросил Никсон.

«Не скажу, что этого нет», — ответил Порринджер. А нам трижды в неделю приходится слушать, как он поливает местных рабочих лидеров: «Дураки, сволочи, уругвайские задницы!»

И сейчас Хант перед вице-президентом Никсоном говорит ему: «Ну, раз ты не говоришь „нет“, значит, говоришь „да“?»

«Там есть подлинно демократический дух», — выдавливает из себя Порринджер.

Тут Хант решает произнести речь перед мистером и миссис Никсон в нашем присутствии, а не в уединении своего кабинета. Не знаю, объяснялось ли это нервозностью, бравадой или желанием произвести и на нас впечатление, но, так или иначе, шеф резидентуры имеет право пропеть свою двухминутную арию, прежде чем вернуть гостей послу.

«Мистер вице-президент, — говорит Хант, — я воспользуюсь данным случаем, чтобы восстановить в вашей памяти один незначительный случай, когда однажды вечером мы с моей женой Дороти отправились после театра поужинать в ресторан „У Харви“ и, на наше счастье, нас посадили рядом с вами и миссис Никсон. Могу ли я напомнить вам, что, повинуясь импульсу, я подошел к вашему столику и представился? И вы любезно пригласили нас с Дороти присоединиться к вам».

«Ховард Хант, я очень хорошо помню этот случай», — сказал вице-президент.

Мне, Киттредж, не показалось, что он помнил это. У Никсона низкий глубокий голос, вызывающий впечатление хорошо смазанной дрели, но мягкость тона выручает его в тяжелые минуты. Вам не кажется, что жизнь политического деятеля полна смутных воспоминаний? Столько проходит через его жизнь людей! Во всяком случае, Никсон произнес это таким же елейным голосом, как диктор английского радио, объявляющий: «А сейчас ее величество проходит мимо ожидающей толпы», но глаза быстро просигналили Пэт, и его супруга, тонкая как хлыст, подтвердила: «Совершенно верно. Дик, это было в тот вечер четыре года назад, когда ты выступал перед Обществом бывших агентов ЦРУ».

«Правильно, — сказал Дик, — блестящая группа, и шарики у них хорошо работали, когда мы перешли к вопросам».

«Хо-хо», — издал Хант.

«Тогда речь зашла о деле Хисса», — напомнила Пэт Никсон.

«Я помню, — сказал вице-президент, — вы поздравили меня с успехом моего „неустанного преследования“, как вы выразились, Алджера Хисса, и я поблагодарил вас. В те дни по этому вопросу все еще было немало division de opiniones[135], если я правильно употребляю испанское выражение».

«Безусловно, правильно, — сказал Хант. Казалось, он сейчас привстанет на цыпочки и пустится в пляс — так он был возбужден. — Я помню, это были для меня на редкость приятные полчаса беседы по вопросам внутренней и внешней политики. У вас великолепная память, сэр».

«Это была чрезвычайно приятная встреча», — сказал в заключение Никсон и переступил с ноги на ногу, что, несомненно, послужило сигналом для Ханта, и тот повел его дальше по коридору к кабинету посла. Хотелось бы мне, чтобы вы увидели вице-президента, Киттредж. Внешне Никсон — самый обычный человек, но это не так. Он, по-видимому, такое же орудие своей воли, как и Монтегю. Хотя можно ли представить себе двух более разных людей?

Сейчас Хант вернулся к нам и говорит: «Ребята, вы только что встречались с будущим президентом Соединенных Штатов».

Я подумал, не собирается ли Ховард уйти из управления в 1960 году, чтобы работать на Никсона. Эти дни он удручен, и причиной его недовольства является новый посол, щеголеватый тип по имени Роберт Вудворд — Хант нелестно отзывался о нем еще до появления Вудворда в посольстве: «Еще одно напыщенное ничтожество. Все его заслуги состоят в том, что он какое-то время был послом в Коста-Рике».

Однако присутствие Вудворда оказалось весьма ощутимым. Он вступил в блок с госдеповцами, которые решительно противостоят управлению, и одним из первых вопросов, которые он задал Ханту, было: «Какую бучу вы тут затеваете?»

«Я, — сообщил нам Ховард, — ответил ему: „В данном мне мандате не числится свержение дружественного нам правительства, сэр“.»

Тогда Вудворд прочел лекцию, которой Ховард многие годы будет пробавляться.

«Мистер Хант, прошу учесть, — подражая интонации Вудворда, произнес Ховард, — что Уругвай, хотя и небольшая по размеру страна, является образцом демократии в Южной Америке. Немногие страны могут похвастаться тем, что ими хорошо управляют, что они не запятнаны коррупцией и могут служить моделью для менее удачливых малых стран. Уругвай — это Швейцария Южной Америки».

Ховард произносит это для сведения Гэтсби, Кирнса, Порринджера, Уотерстон и меня, затем восклицает: «Не запятнаны коррупцией! Да эти аферисты из Законодательного собрания каждый год могут покупать себе по новой машине иностранной марки без оплаты пошлины. А сколько такая машина стоит, когда они ее продают? Тысяч на десять больше!»

И он, конечно, прав. Уругвай — коррумпированная страна. И либералы крадут, и правые крадут. Дон Хайме Сааведра Карбахаль, например, не гнушается перегонять тысячи голов скота через реку Хагуар в Бразилию, чтобы избежать уплаты пограничной пошлины. Короче говоря, занимается контрабандой. Пограничную полицию, безусловно, приходится подкупать. Однако Ховард этого не порицает. Это напоминает, говорит он, как создавались первые крупные состояния в Техасе. Я не понимаю, как это может повлиять на ваше мнение, но, так или иначе, сейчас не время спорить с Ховардом. Подлинная проблема состоит в том, что мы не можем больше вести себя с госдеповцами так, как вели. Хотя мы никогда тесно не общались с ними, но наше честолюбие всегда было удовлетворено, так как мы знали, что сидящие в кабинетах посольства ребята, будь им тридцать лет или шестьдесят, искренне переживают то, что дамы Госдепартамента оказывают нам более теплый прием.

А теперь мы стали командой трубочистов. Госдеповцы держатся с нами неискренне и сверхдружелюбно, как люди, занимающие более высокое положение, но не желающие, чтобы мы это сознавали, так как трубочисты могут испортить мебель. Две недели назад Ханта оповестили о том, что отныне Вудворд и его новый заместитель будут посещать все приемы в иностранных посольствах и Хант, соответственно, может вечерами отдыхать и наслаждаться семейным счастьем. Нечего и говорить, это вычеркивает нас из списков людей, посещающих иностранные посольства, что можно считать благословением свыше — я смогу теперь хоть почитать, — но остракизм всегда больно ранит, даже если вы не возражаете против того, чтобы вас чего-то лишили. Хант, конечно, внутренне помертвел.

И последнее. На самом-то деле происходит много всякого разного. В прошлом месяце нам удалось создать любовное гнездышко для Жени Мазаровой и Георгия Вархова — эта операция (а как же иначе?) прошла несколько стадий. Помимо устройства западни, пришлось вызвать техников из Вашингтона для установки аудиоаппаратуры и проверки «жучков», один из которых помещен не больше не меньше, как в одном из четырех столбиков кровати.

Должен признаться, что мы в резидентуре живем сейчас в похотливом ожидании. Через десять дней увидим, как сработает наша аппаратура. Я бы мог сообщить вам сразу же, но буду держаться установленной схемы. 1 июля не так далеко.

Ваш

33

1 июля 1958 года

Дорогая Киттредж!

Как выяснилось, у Жени с Георгием страстный роман. Сам удивляюсь, насколько я сочувствую Борису, и, поверьте, Женя часто о нем говорит. Так и хочется сказать: «Бедный Вархов!» — ибо ему постоянно приходится слушать про мужа, у которого он крадет жену, — стыд у Жени проявляется в многословии. Естественно, Порринджер не мог не сказать: «Ни одна женщина не стала хуже от хорошего траханья» — ценная информация, и как было бы славно, если б это было так.

Тем временем мне поручили осуществлять контроль за ЛА/ЗЕЙКОЙ — так обозвал Хант нашу операцию по подслушиванию. Не знаю, участвую ли я в комедии или в чем-то чудовищном? Можно ли считать человека ответственным за то, что он говорит во время полового акта?

Техника часто подводит. Хотя установленная аудиоаппаратура считается лучшей для такого рода записей и мы перехватываем разговоры из гостиной, из кухни, из столовой и из спальни, однако, когда Женя или Георгий стучат посудой или когда пружины на кровати начинают петь, получается прочерк. Финские Мики после каждой встречи отправляются в спальню, которую мы сняли на верхнем этаже, забирают пленку и возвращаются к нам в контору, где часами расшифровывают ее. Затем я правлю английский перевод, ничего не теряя в информации. Поскольку Кислятина на другой день тоже получает в Вашингтоне русскую запись и может сама решить, какая информация представляет ценность, я начинаю думать, нужен ли я вообще. Я довожу эту мысль до сведения Ханта, и тот заверяет меня, что я выдумываю.