Оникромос - Павел Матушек

в этом мешали какие-либо индивидуальные потребности, какие-то индивидуальные «я». Поэтому Старейшие прилагали все усилия, чтобы удалить «я» из сознания всех энку.

Разат не понимает, зачем они это сделали. Почему уничтожили прежнюю Арцибию, превратив ее в то, чем она стала сейчас? В эту загнивающую мерзость… Разат также не в силах понять, с какой целью был приведен Зараукард, который поглотил большую часть города и окружил оставшихся в живых. Какая сила этому способствовала? Что здесь упало и откуда, из какого непостижимого места, попало сюда, настолько развратив этих энку?

Полное неведение подпитывает болезненные эмоции, разрывающие Разата, но он глубоко убежден, что его действия, а также всё задуманное им, не только разбудит оргонное искрение и вернет всех энку к реальной жизни, но, возможно, поможет ему понять, что здесь произошло и что сделало Арцибию такой, какая она есть. Благодаря этому, несмотря на бушующие в нем ярость, отчаяние и мучительное неведение, а также острое раздражение собственной яростью, отчаянием и мучительным неведением, он сохраняет достаточно самообладания, чтобы сосредоточить эти ощущения в одной дрожащей точке.

И позволяет им взорваться там.

Высвобождается огромная энергия, но она не причиняет Разату вреда, потому что он готов к взрыву. Он мгновенно высвобождает эту энергию, сформировав из нее снаряд яростной вибрирующей силы, закаленный и заостренный непоколебимой решимостью. А затем, толкая этот сгусток энергии перед собой, Разат направляет его к единственному живому энку-кромраху и запускает вглубь его мощного сегментарного тела, тлеющего слабым бледным светом.

* * *

Хессирун ощутил слабый толчок, как будто что-то схватило его за рог с надетым на него странным светящимся предметом, и слегка потянуло вперед, в сторону золотого сияния, бьющего из недр горы. Он остановился и посмотрел на Тертелла. Хессирун хотел сообщить другу, что произошло, но, едва вступив с ним в контакт, понял, что тот уже знает – не то увидел, не то тоже как-то почувствовал. Поэтому они стояли молча, не в силах найти слов, способных выразить их хаотично бегающие мысли. Не помогла им в этом и волна густого золотистого света, которая хлынула из глубины пещеры, окружила козимандисов теплым сиянием и, отступая, унесла их с собой.

Нельзя назвать городом то, что растет в животе спящего Зараукарда, но для тех, кто сюда прибывает, это всё-таки в некотором смысле схожая с городом сущность. У сущности этой нет названия. Вернее, у нее их много, но ни одно из этих названий не подходит. Здесь нет дорог, по которым можно пройти, нет ворот, через которые можно сюда попасть, и никто не может оказаться тут случайно.

Происходит это лишь тогда, когда существа из тумана, паутинного металла и керамически застывшего света – существа, непрестанно творящие этот город-негород и одновременно в процессе жизни принимающие его форму, призывают к себе тех, чье существование может завершиться только здесь.

И никто, пока его не приведут в город, не знает, что такое место вообще существует и что весь его жизненный путь вел именно сюда. Понимание очевидной неизбежности событий появляется только по прибытии. Однако это знание невозможно вынести отсюда. Глубокое самосознание экстатического соучастия в некоем целенаправленном и пугающе сложном процессе многослойного существования исчезает с уходом из этого места.

А это всегда происходит слишком быстро.

То, что растет в животе спящего Зараукарда, нельзя считать ни мрачными зловонными трущобами, слепленными из отходов и высушенного до состояния камня мяса, ни живой структурой, состоящей из причудливо переплетенных измерений, которые напоминают безграничную сеть постоянно перестраивающихся модулей уплотненного, кристаллизованного пространства, проникающих друг в друга так плавно и так целенаправленно, будто они ищут способ создать некую окончательную, гармоничную форму, в которой могли бы застыть все возможные формы пространства, образовав единое место, содержащее в себе все остальные места.

Нет.

То, что растет в животе спящего Зараукарда, – это то, что каждый, кого приводят в этот город, ощущает по-своему.

Для двух новых сущностей, прибывших сюда в форме тоненьких побегов раскаленного металла, пробивающихся сквозь жесткий панцирь, матово блестящий, словно влажный кристалл темно-серой соли, это место подобно колоссальной, глянцевой горловине – бездонному внутреннему пространству бесконечного цилиндра, сформированного из гладкой полупрозрачной материи, которая напоминает темное треснутое стекло, что дышит пульсирующим внутри него сине-фиолетовым искрением, излучающим больше тьмы, нежели света, и медленно разрушает цилиндр изнутри.

Металлические побеги быстро растут вверх. Их переполняет чувство глубокого удовлетворения. Им не хочется быть где-либо еще. Именно это они стремятся делать, потому что, поступая так, становятся самими собой в большей мере, чем когда-либо прежде. Они больше, чем замин и перус в Линвеногре. Больше, чем козимандисы, пасущиеся среди травянистых Тихо Зеленых. И эти, и все иные воплощения, пережитые ими ранее, были для них всего лишь переходными формами, в которые им пришлось вписаться, чтобы добраться сюда. В это место. Попасть – и предаться экстатическому, упоительному росту. Потому эти сущности без сожаления оставляют свои воплощения в тех местах, к которым они принадлежали, – в мертвом, податливом прошлом.

И рвутся вверх.

Рубиновые кончики раскаленных побегов все более отдаляются от дна горловины. Минуя многочисленные глубокие трещины, темнеющие на глянцевой поверхности цилиндра, они озаряют засевшие в них угловатые структуры, сотканные из тугих переплетений ржавого паутинного металла, и обитающие среди этих структур размытые чернильные тени, которые погружены в свои дела, но не настолько, чтобы на мгновение не остановиться и не взглянуть на две полоски желто-красного сияния, пересекающие скрученное в цилиндр пространство и растущие в бездонную пропасть.

Разум энку-кромраха, погруженного в глубочайший сон, во многом напоминающий смерть, подобен желто-красному мерцанию раскаленных углей, медленно догорающих в очаге. Эмоциональный снаряд Разата лишь незначительно меняет это состояние. Его удар вызывает мягкие волны чуть более яркого свечения, которые расходятся во все стороны и быстро гаснут.

По правде говоря, у Разата не было конкретной идеи, как разбудить энку-кромраха, и он глубоко надеялся, что уже само попадание снаряда в его разум поможет сознанию выбраться из омута глубокого мертвенного сна. И когда совершенно неожиданно появилась возможность использовать для пробуждения собственные накопленные эмоции, он тут же ею воспользовался и был уверен в успехе. Но надежды и ожидания Разата не оправдались.

Разат замедляет свое движение и останавливается над слабо мерцающей поверхностью разума древнего энку. Он беспомощно озирается, не представляя, что ему теперь делать. Что-то, однако, привлекает внимание Разата. Он не понимает, как это происходит, но в этой обширной плоскости равномерного угасающего мерцания он определенно замечает то, что ничем не выделяется и в то же время формирует четкую круговую форму, которая настойчиво