Мифология греков и римлян - Лосев Алексей Федорович

Другая противоположность развитой литературы, а именно положительно–философского и отрицательно–нигилистического отношения к мифу, также вполне нашла для себя место в эллинистической литературе. Сейчас мы указали только два крайних полюса художественного реализма в литературе. На самом же деле в эллинистической литературе мы находим по этой линии бесконечное количество разнообразных оттенков, которые часто иной раз даже трудно формулировать.

Поэзия положительного философского содержания представлена в мифологии Аполлона прежде всего орфическими гимнами (выше, стр. 603), а также и другими гимнами, и в частности гимном Прокла (выше, стр. 400). Далее, в эллинистической литературе мы находим достаточное количество риторических текстов, в которых авторы преследовали уже не столько цели положительного изображения мифологии Аполлона, сколько цель красноречивого изложения и в котором упражнялись в применении правил риторики и в демонстрации красивой и разукрашенной эстетики. Сама по себе риторика, конечно, не противоречит художественному реализму в мифологии и вполне с ним совместима. Но всякая риторика стремится к самодовлению, часто отрывается от реальной трактовки своего предмета и уходит в игру формалистическими приемами. А отсюда недалеко и до простого фразеологического употребления мифа, когда последний берется только ради красного словца, ради поговорки, ради той яркости и выразительности речи, которая пользуется мифологическими именами чисто трафаретно и совершенно беспредметно. Такой переход от риторики к чисто словесной фразеологии мы наблюдаем, например, у Либания (выше, стр. 588), да и у многих других писателей.

Наконец, эллинистическая литература создала немало и таких произведений, которые трактовали Аполлона вполне отрицательно, сатирически–пародийно и даже вполне нигилистически. Греческая антология дает весьма выразительные образцы такого отношения к Аполлону. Но конечно, наилучшими образцами прямой сатиры на Аполлона и прямого издевательства над его мифологией и религией являются знаменитые произведения Лу–киана (стр. 567 и сл.). С нигилизмом Лукиана в оценке Аполлона соперничает также и раннехристианская литература (выше, стр. 612). Таким образом, здесь мы находим любые оттенки дифференцированного поэтического отношения к Аполлону, гораздо более тонкие и гораздо более разнообразные, чем это можно терминологически зафиксировать в теории и истории литературы и чем это мы смогли сделать в нашем кратком очерке.

в) Описательный подход к мифологии Аполлона тоже нашел для себя большое место в эллинистической литературе. Описательство, коллекционерство, археология, музееведческая оценка, вполне беспристрастная и не заинтересованная в том или другом отношении, — все это выражено достаточно разнообразно. Конечно, Страбон (выше, стр. 546 и сл.), Павсаний (выше, стр. 576 и сл.), Плутарх (выше, стр. 556 и сл.), мифографы (выше, стр. 609 и сл.) и лексикографы (выше, стр. 615) побивают в этом отношении всякий рекорд. То более или менее объективно и разносторонне, то более или менее выборочно и кратко, но писатели эллинизма на все лады коллекционируют тысячелетнюю мифологию Аполлона.

Это коллекционерство касается самых разнообразных периодов Аполлона. Регистрируется и та начальная, страшная эпоха Аполлона, когда он трактуется в виде какого–то чудовища. О человеческих жертвах говорят и язычник Порфирий, и христиане Климент Александрийский и Евсевий Кесарийский (выше, стр. 614). О совмещении в нем врачебности и губительства вполне определенно говорит Фотий (выше, стр. 331). Уродство находил в нем также и Либаний (стр. 324). Об убийствах, чинимых Аполлоном, говорит почти любой эллинистический источник. Регистрируется здесь и эпоха классики, где постоянной особенностью Аполлона являются пророчество, врачевство, художество и стрельба. Эти черты явились для эллинизма каким–то трафаретом. Специально фиксируется и эпоха восходящей цивилизации (особенно у Диодора, выше, стр. 543), когда Аполлон занимал далеко не последнее место среди богов и героев как изобретатель и покровитель всякого рода наук и искусств.

Ученые–коллекционеры эпохи эллинизма не чужды и географического подхода к мифологии Аполлона. Указания на места культа Аполлона и на наличие в разных местах разнообразных статуй Аполлона буквально пестрят в этой литературе. Нужно только отметить, что описательная литература эллинизма весьма эклектична, так что ее данные трудно поддаются подведению под тот или иной принцип. Главные описатели мифологии Аполлона, Страбон и Павсаний, руководствуются исключительно географическим распределением своих объектов, но и в пределах той или иной географической местности уловить что–нибудь специфическое для Аполлона в большинстве случаев нам не удавалось. Но и в этом виде описательная мифология Аполлона, развивавшаяся в век эллинизма, отнюдь не остается для нас чем–то пустым и бессодержательным. Она дает широкое представление о распространенности мифа и культа Аполлона; и без этой описательной географии, без этих многочисленных сообщений о распределении мифа и культа Аполлона наше знание об этих последних было бы чрезвычайно неполным, а в значительной мере — даже абстрактным. Научное изложение мифологии Аполлона без этих описательных данных, собранных в век эллинизма, было бы невозможно.

г) Наконец, эпоха эллинизма не могла не дать и того философского разрешения проблемы Аполлона, которое, как мы знаем (выше, стр. 385), оказалось заданием, завещанным классикой последующей эпохе эллинизма. Философия хотела изучить и формулировать самый смысл Аполлона на основе новых потребностей дифференцированного субъекта. Само собой разумеется, ни о каком реализме мифа в наивном, непосредственном и буквальном смысле слова уже не могло быть и речи. Этого буквального реализма не было даже в период классики. Здесь же, в эпоху эллинизма, необычайно возросшая утонченность мысли должна была создать такую же утонченную трактовку и мифа.

Аллегоризм в толковании уже не был новостью. Но и он необычайно разросся и дал свои полезные плоды для Аполлона и у стоиков вообще, и у Корнута в частности (выше, стр. 396). Одним из видов аллегоризма нужно считать эвгемеризм, широко представленный в эту эпоху, особенно у Диодора. Трактовка здесь Аполлона как Солнца попадается очень часто, и, чем дальше, тем больше. Гораздо интереснее те попытки, которые, трактуя Аполлона как Солнце, все же стараются так или иначе осмыслить это и найти в нем ту или иную глубокую идею. Много сделали в этом отношении Максим Тирский (выше, стр. 568) и Плутарх (выше, стр. 558): реставрируя классическую традицию, они трактуют Аполлона как принцип универсального оформления, как принцип всеобщей организации, как принцип гармонии и числа в бытии и жизни вообще.

Завершением такого философствования является неоплатонизм. Если отвлечься от всех деталей и нагромождений и сосредоточиться на самом главном, то и о неоплатониках приходится сказать то же самое. В сущности они не дали ничего нового и только продолжали выделять старый принцип аполлоновского оформления. Но эту простую мысль еще эпохи классики они углубили, расширили и разработали в тончайшую систему философских категорий. Плотин устанавливает здесь только общий принцип (выше, стр. 589). Порфирий углубляет его в направлении практической мистики (выше, стр. 590). Ямвлих (выше, стр. 591) и Прокл (выше, стр. 593) разрабатывают Аполлона в связи со своей системой космических категорий. Александрийцы (выше, стр. 599) дают завершительный синтез. В конце концов сущность Аполлона была сформулирована этой последней и самой обширной философской школой как световое оформление природы, общества, жизни в целом и космоса в целом, противостоящее всякой тьме, всякому дроблению, всякой изоляции. Сущность Аполлона — это восста–навливание раздробленного бытия в виде живого, целого, которое теперь оказывается монадой не в смысле чего–то абстрактного и неделимого, но в смысле структурной и гармонически устроенной цельности, уже не подлежащей никакому дроблению.