Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

Тьерри нанял элегантный экипаж сеньора Бенигно и отправился на свидание с Кончей. На назначенном месте ее не оказалось, хотя час встречи определила она сама. Неподалеку от статуи «Падшего Ангела» Хайме остановил коляску и вышел из нее. Он стоял, ожидая Кончу, когда мимо него проехал на извозчике Вильякаррильо с приятелем: они следовали за несколькими размалеванными девицами, которые в сопровождении некой Селестины{276} ехали в другом наемном экипаже. Судя по виду красоток, жалкому, убогому и вместе с тем наглому, это были обитательницы дома терпимости. Удивительно, что столь богатые господа увязались за ними.

Тьерри стал прохаживаться: ему захотелось посмотреть, что предпримут дальше Вильякаррильо и его приятель.

Экипажи, которые везли шлюх и аристократов, остановились бок о бок, и седоки долго переговаривались между собой. Потом извозчики повернули и поехали в обратную сторону.

Когда Тьерри снова сел в свой «милорд», аллея в парке Ретиро уже опустела — все экипажи проехали в сторону улицы Реколетос и бульвара Ла-Кастельяна. Тьерри подумал, что Конча, быть может, направилась прямо туда, и приказал сеньору Бенигно везти его к площади Сибелес. Они пристроились к колонне экипажей, добрались до обелиска на Ла-Кастельяна и там повернули. Уже начало темнеть. Экипажи двигались медленно, но, повернув, поехали быстрее, направляясь к центру города. Кончи нигде не было.

— А теперь куда, сеньорито? — спросил сеньор Бенигно.

— Поезжайте, пожалуйста, по Сан-Херонимо и высадите меня около книжной лавки.

Улица Алькала сверкала огнями. Экипажи катились к Пуэрта-дель-Соль.

Знакомый журналист пригласил Тьерри поужинать, а после ужина приятели пошли в театр Ромеа, где, как говорили, выступала прекрасная танцовщица. Сидя в кресле партера, Тьерри вдруг заметил, что в одной из лож появились Вильякаррильо с приятелем и двумя девицами из дома терпимости. Давали большую программу, в конце которой танцовщица по прозвищу «Красотка» исполнила вито, оле{277}, караколес и темпераментное сапатео{278}. Аристократы восторженно аплодировали.

На следующий день Тьерри, рассказав Конче о похождениях ее мужа, обрушился на него, обвиняя в низменных инстинктах и грубом вкусе, но она не обратила на эту новость никакого внимания.

— Пусть делает все, что ему угодно! — воскликнула она.

— Неужели для тебя это не имеет значения?

— Для меня уже ничто не имеет значения.

Подобного равнодушия Тьерри не понимал.

— Чего ты хочешь? Чтобы я поступала так же, как и он? Нет, друг мой, нет. У каждого достаточно своих забот.

— Как ему не стыдно шляться с такими девками!

— Пусть себе шляется на здоровье.

Несмотря на внешнее безразличие Кончи к мужу, Тьерри подозревал, что в большинстве случаев, особенно в практических делах, его любовница считается с мужем больше, чем с ним, и это приводило его в отчаяние.

XLIV

Однажды маркиз Вильякаррильо отлучился из Мадрида, и Хайме стал часто бывать в доме Кончи. Он познакомился с ее детьми — мальчиком и девочкой, очень милыми и симпатичными созданиями, как две капли похожими на мать. После знакомства с ними у Хайме проснулась запоздалая ревность к Конче. Нередко по утрам он отправлялся в парк Ретиро или на Реколетос, чтобы взглянуть на малышей. Все, что было связано с Кончей, глубоко волновало его. Детьми занималась немка-гувернантка, и Тьерри завел обыкновение разговаривать с нею. Однако самой Конче интерес Хайме к ее детям отнюдь не понравился, и она дала ему понять, что не потерпит никакого вмешательства в ее семейные дела.

— Оставь детей в покое: их незачем посвящать в наши отношения.

Хайме и Конча постоянно ссорились. Она вынуждена была вести светский образ жизни, поэтому она нередко пропускала свидания с ним, ею самой же назначенные. Он хотел, чтобы вся ее жизнь принадлежала только ему, но поскольку это было невозможно, Хайме то и дело жаловался на свою судьбу и обвинял любовницу в вероломстве и кокетстве. Иногда он даже передавал Конче сплетни, которые ходили о ней. Однажды в ответ на его необдуманные слова Конча заявила:

— Ты, конечно, считаешь меня очень дурной женщиной?

— Разве я тебе это говорил?

— Нет, но я вижу, что ты так думаешь.

— Меня ранит твоя холодность и недоверчивость.

— Что же прикажешь делать в моем положении?

— Уедем в Америку.

— Нет, детей я не оставлю.

— Мы может взять их с собою.

— Нет, не можем: все равно отец через суд потребует их обратно. И я не хочу сделать их такими же несчастными, как я сама.

— Кто тебя сделал несчастной?

— Мой муж.

— Каким образом?

— Он вел себя со мной как последняя скотина. Видит бог, я хотела одного — жить, как жила моя мать, а она была святой женщиной. Она даже заболела, бедняжка, когда узнала о наших семейных неладах. — При этих словах у Кончи на глаза навернулись слезы. — Однако мой муж сделал все, чтобы сбить меня с пути истинного. Повторяю тебе: я была бы рада жить тихо и спокойно, как живут многие замужние женщины. Но в моего мужа словно бес вселился. Его охватило какое-то странное безумие.

— Безумие? В чем оно выражалось?

— В стремлении унижать меня, развращать, мучить. Когда мы поженились, он был, как все, — нежный, обходительный муж. У нас родилась дочь, потом сын. Когда я носила мальчика, муж на глазах начал меняться: то и дело приходил в плохое настроение, стал завистливым и злопамятным. Он мне наговорил такого, что я пришла в отчаяние и решила вытравить плод. К счастью, мои попытки не увенчались успехом. После родов муж увез меня в Париж. «Пора бросить эту глупую, нудную, добропорядочную жизнь», — твердил он мне, окружая себя гнусными и развращенными людьми. Несколько раз он как бы случайно заводил меня в роскошные дома терпимости, где обнаженные мужчины и женщины изображали живые картины.

— Какая скотина! Животное!

— Я и сейчас не понимаю поведения мужа, не знаю, почему он так поступал: то ли не отдавал себе отчета в том, что делает, то ли просто свихнулся. Он бездельничал, скучал, лез на стену и, наконец, видимо, решил, что единственный выход из положения состоит в том, чтобы самому стать пошляком и меня сделать такой же и довести до исступления.

— И ты не питаешь ненависти к этому негодяю?

— Нет. Скорее — жалость.

Хайме напрасно убеждал ее в том, что такого ничтожного человека не следует жалеть. Конча была из тех женщин, которые не умеют ненавидеть. Оправдывать же себя у нее были все основания: да, она любила развлечения и легкую жизнь, но никогда не сошла бы со стези добродетели, если бы ее не толкнули на это.

Заключая разговор, Тьерри сказал:

— Ты не любишь меня так, как я тебя. Моя любовь слепа и безумна. Я думаю только о тебе одной.

Тьерри по характеру был человеком властным, но подчинить себе Кончу ему не удавалось — она была слишком гибка, слишком независима. Хайме мечтал стать полновластным хозяином ее жизни, но на это у него не было ни прав, ни сил.

XLV

Было просто непостижимо, каким образом маркизу де Вильякаррильо, столь заурядному и безобидному на вид, могла прийти в голову сатанинская идея развратить свою собственную жену, о чем говорила Конча. На распутника он ничем не был похож. В своем кругу он слыл человеком веселым, остроумным и оригинальным. Он когда-то учился во Франции и в молодости прожил некоторое время в Англии.

Конча мирилась с беспутством мужа, считая брак свершившимся фактом, восставать против которого бессмысленно. Даже если бы развод был разрешен, она, вероятно, не потребовала бы его.

С тех пор как Вильякаррильо фактически расстался с женой, он разговаривал с нею шутливо-непринужденным тоном, как с доброй приятельницей. Она же не принимала мужа всерьез и внимательно слушала его только тогда, когда речь заходила о денежных делах.

Снедаемый ревнивыми подозрениями, Хайме часто, особенно по вечерам, бродил по улице, где жила Конча.

— Джимми взбрело в голову изображать из себя ночного сторожа, — шутливо говорила она своей подруге маркизе де Агиляр.

— Ах, бедняжка! — восклицала та в ответ. — Ты совсем свела его с ума.

— Нет, я тут ни при чем. Это он сам готов потерять голову.

— Что с него возьмешь! Он же влюблен.

Наступила зима, и Конча Вильякаррильо с мужем, как обычно, уехала в свое андалусское именье. Хайме пал духом и совершенно потерялся. Подавленность перемежалась у него с приступами ярости. Конча часто писала ему, он отвечал длинными письмами, жалуясь на свою судьбу и уверяя, что не может жить без возлюбленной, что ему нужно видеть ее. Сочиняя свои послания, он весь отдавался сентиментальному красноречию, неистовому и необдуманному.