Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

XLI

Видя, что Тьерри вошел в моду, Альфредиссимо, всегдашний поклонник успеха, пригласил Хайме поужинать в компании нескольких аристократов в одном, по его словам, только что открывшемся ресторане. Альфредиссимо был сама любезность и услужливость: он всегда со всеми соглашался, всегда был готов оказать услугу друзьям и знакомым.

Несмотря на тщательно составленное меню, ужин, стоивший больших денег, не удался: его устроитель не сумел задать верный тон.

После ужина маркиз де Киньонес, зная, что Хайме живет на окраине города, вызвался отвезти его домой. Садясь в свою двухместную коляску, маркиз с неудовольствием и с какой-то педантичностью в голосе посетовал:

— Ну и ужин устроил этот бедняга Альфредиссимо!

— А что случилось?

— Масло прогоркло, бордо пахло пробкой. Это было невыносимо.

— Я ничего не заметил.

— Уверяю вас, вино было совершенно bouchonné[68].

Тьерри чуть не расхохотался. Вот она, человеческая благодарность! Альфредиссимо из кожи лезет, чтобы угодить надменным аристократам, а чем ему платят? Насмешками и упреками чуть ли не в лицо, словно это он виноват, что масло оказалось прогорклым, а вино — bouchonné.

«Вообще-то он человек неплохой, но подобное обращение заслужил, — думал Хайме. — Он наверняка не решился бы истратить даже четвертой части просаженных сегодня денег, если бы пригласил поужинать не аристократов, а Платона{273} вместе с Галилеем{274} и Пастером{275}. Его порок — пристрастие к знати».

XLII

Несмотря на то что Конча Вильякаррильо считала себя женщиной непритязательной и со скромными запросами, она навязала Тьерри образ жизни, который был не по плечу человеку со скромными средствами. Ему приходилось идти на расходы, посильные только для богача, и денежные дела его, видимо, сильно пошатнулись. Снять ложу, купить подарок, пригласить нескольких человек в ресторан — все это было в порядке вещей, а элегантнейшие дамы ежедневно с удовольствием принимали приглашения Тьерри и, словно простые работницы, позволяли ему расплачиваться за них. Нередко Тьерри нанимал экипаж сеньора Бенигно и отправлялся с Кончей в Касадель-Кампо, в Эль-Прадо или в королевские угодья в Сарсуэле. У них бывали восхитительные дни, которые они проводили совсем как дети: сидели на траве под дубами, любовались далекой Гвадаррамой, наблюдали за куропатками и ланями, резвившимися в зарослях. Вечером они шли в театр, а потом в кафе, где оставались часов до трех утра.

Когда Хайме рассказывал дону Антолину о своих заботах и печалях, священник поучал его:

— А ты гони в шею этих вампиров: все эти дамочки — сущие вампиры.

Слова «вампиры» и «дамочки» священник произносил медленно и нарочито отчетливо, что придавало его речи подчеркнуто деревенский колорит.

Конча, по-видимому, даже не подозревала, что она разоряет Хайме. Первое опьянение любовью у них прошло, а понимать друг друга они так и не научились. Сперва Конча была счастлива, видя, как Тьерри домогается ее и хочет покорить ее сердце, но вскоре свыклась с этим, а потом стала тяготиться навязчивыми ухаживаниями. Ее увлечение Хайме было глубоким, но не сильным; его же чувство, напротив, отличалось силой, потому что, кроме влечения к Конче, он испытывал недоверие, ревность, желание подчинить ее своей воле.

Поводов для столкновений было у них на первый взгляд немного. Однако спокойствие Кончи, ее инертность и медлительность составляли разительный контраст с живостью Тьерри, всегда нетерпеливого и беспокойного. Ей, например, требовалась целая вечность, чтобы надеть перчатки. Она никогда и никуда не приходила вовремя. Это выводило Хайме из терпения.

— Ты словно порох, Джимми, — говорила ему Конча.

Оба были недовольны. Конче надоедали раздражительность и ревность Тьерри; ему казалось неприличным ее равнодушие к литературе, политике, искусству и в особенности легкость, с которой она могла флиртовать с кем попало. Много раз он видел, как она со сверкающими глазами оживленно болтает с каким-нибудь ничтожеством. Когда же Тьерри вдруг приходила в голову некая, по его мнению, интересная мысль и он пытался поделиться ею со своей возлюбленной, Конча зевала. Маркиза любила дешевые развлечения, не обременяющие ум: сайнете, легкую музыку. Она, конечно, понимала, что в симфонии Бетховена, например, или в романе Толстого есть нечто грандиозное, но полагала, что принимать что-либо всерьез не стоит труда. Когда они бывали на концертах в театре Принца Альфонса и слушали пятую, или пасторальную, симфонию Бетховена, Тьерри приходил в восторг и весь словно преображался.

— Эта музыка приводит меня в смятение! — восклицал он.

— Тогда не слушай ее, — чрезмерно рассудочно отвечала Конча.

Хайме толковал ей, что именно в этом смятении и заключается очарование музыки, но так как его объяснения, естественно, были туманными, то она либо смеялась, либо просто не слушала их. Конча не терпела психологических тонкостей и сложностей и не любила говорить о серьезных вещах, хотя отнюдь не была женщиной невежественной и необразованной. В детстве ее долгое время воспитывала гувернантка-немка, отлично обучившая ее своему языку, который Конча и ныне знала очень хорошо. Когда-то она читала стихи Гейне в подлиннике. Теперь все это казалось ей забавами ранней юности, занятием никчемным и неподходящим для замужней женщины. Порой она употребляла в разговоре немецкие слова и фразы, но непременно вкладывала в них иронический смысл. Так, неясные мысли она, по примеру своей бонны, называла Nichtdenkungsgedanken, и Тьерри всегда поражался, слыша в ее устах это километровое слово домашней учительницы.

В разговорах Конча была совершенно банальна и перескакивала с одной темы на другую с быстротой и легкостью необыкновенной. Каждый день в ее голове рождалось несколько новых прожектов, которые на короткое время воодушевляли ее, но забывались столь же мгновенно и без всякого труда.

Когда влюбленные оставались одни и Хайме пускался в свои излюбленные психологические рассуждения, Конча непринужденно и мило бросала:

— Не будь таким нудным, Джимми. Ты просто невыносим.

От первоначальных благих намерений Кончи направить Тьерри на путь истинный и помочь ему завоевать положение в обществе не осталось и следа. Он не умел пользоваться случаем, у него не было ни желания, ни времени ловить удачу. А что могла сделать она? Конча была бы рада, если бы Хайме попросил ее о чем-нибудь реальном, пусть даже трудновыполнимом — о выгодной должности, об ордене; но он просил у нее только любви, верности, постоянства, а ими одарить гораздо труднее, чем дать видный пост или ленту через плечо.

XLIII

Стоял великолепный безмятежный октябрьский день. Пасео-де-Кочес парка Ретиро был переполнен. Под светлым и чистым небом Мадрида медленно катились вереницы блестящих лакированных, чаще всего черных экипажей; у некоторых из них колеса на резиновом ходу были выкрашены в зеленый или красный цвет. Кабриолет в одну лошадь, украшенную большим колокольчиком (в высшем обществе такой экипаж называли «милорд», в народе — «мануэла»), соседствовал с закрытой пароконной двухместной каретой, где восседали какой-нибудь старый сеньор и пожилая дама, и с открытым ландо, прежде в провинциальных городах именовавшимся просто коляской. Порою в подобном ландо на рессорах с двойной подвеской, покачивающемся, как лодка на волнах, проплывали прелестные, словно букет цветов, женщины в ярких туалетах. Попадались среди этих экипажей и такие, что были обиты изнутри шелком. Крупные, красивые, горячие кони неистово били копытами о мостовую; на запятках невозмутимо возвышались нарядные лакеи в белых штанах и сюртуках, в украшенных кокардами цилиндрах, со шнурами на плече. Под лучами солнца сверкали сбруи, металл, стекло. Покачиваясь в каретах на мягких рессорах и прикрыв ноги полостью из замши или пятнистой кожи, выделанной под шкуру леопарда, проезжали изящные томные дамы, рядом с которыми, на подушках, дрожала маленькая зябкая собачка — неизменный атрибут роскоши. По боковой аллее скакали амазонки и всадники; время от времени они привставали на стременах, и тогда вся процессия начинала разительно напоминать английские гравюры. По асфальтовой дорожке шли представители средних слоев общества, мечтающие выбиться наверх: они с завистью взирали на привилегированных господ, словно выжидая случая прямо с тротуара вскочить в карету.

Здесь все или почти все знали друг друга. Всюду виднелись одни и те же лица, по утрам они встречаются на улице Реколетос, а вечера проводят в Королевском театре.

Тьерри нанял элегантный экипаж сеньора Бенигно и отправился на свидание с Кончей. На назначенном месте ее не оказалось, хотя час встречи определила она сама. Неподалеку от статуи «Падшего Ангела» Хайме остановил коляску и вышел из нее. Он стоял, ожидая Кончу, когда мимо него проехал на извозчике Вильякаррильо с приятелем: они следовали за несколькими размалеванными девицами, которые в сопровождении некой Селестины{276} ехали в другом наемном экипаже. Судя по виду красоток, жалкому, убогому и вместе с тем наглому, это были обитательницы дома терпимости. Удивительно, что столь богатые господа увязались за ними.