Бесы - Фёдор Достоевский

Тихону по молитве его был заранее открыт день его кончины — перехода в Жизнь Вечную, которого он ожидал со смирением и надеждой. Ставрогин самовольно определяет себе день ухода из жизни, оканчивая жизнь самоубийством, приобщаясь той смерти и небытию, о которых, оплакивая человеческое падение, стенал святой Тихон над гробом своим: «Вот до чего довёл себя человек: будучи сотворён от Бога непорочным и бессмертным, как скот зарывается в землю!»[334]

{117}

Ландкарта — (нем. Landkarte) — географическая карта.

{118}

Об этом эпизоде первой французской революции Достоевский писал в «Истории о. Нила» (1873): «…архиепископ Парижский, в облачении, с крестом в руке и в сопровождении многочисленного духовенства, вышел на площадь и во всеуслышание объявил народу, что до сих пор он и сопровождавшие его следовали пагубным предрассудкам; теперь же, когда наступил la Raison[335], они почли долгом сложить с себя публично свою власть и все знаки её. При этом, действительно, сложили ризы, кресты, чаши, Евангелия и проч. “Веришь ли ты в Бога?” — закричал архиепископу один работник с обнажённою саблею в руке. “Très peu” (очень мало), — пробормотал архиепископ, надеясь подобным ответом смягчить толпу. “Значит, ты подлец, и до сих пор нас обманывал!” — закричал работник и тут же рассёк архиепископу голову саблей» (12, 320).

{119}

Вариант корректурной правки этого абзаца: — Вот бы не предположил, на вас глядя! — окинул он вдруг его глазами с некоторым удивлением, совсем уже прямодушным, что вовсе не гармонировало с насмешливым тоном предыдущих вопросов. — Ну всё-таки, однако же веруете, что хоть с Божиею-то помощью сдвинете, и это ведь не мало. По крайней мере, хотите веровать. И гору принимаете буквально. Хороший принцип. Я заметил, что передовые из наших Левитов сильно наклонны к лютеранству, а [Первосвящ<енники>] [чудо отвергают] [объясняют] и очень готовы объяснять чудеса причинами естественными.

О горе, сдвинутой верой: «Если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своём, но поверит, что сбудется по словам его, — будет ему, что ни скажет» (Мк. 11, 23). См. также: Мф. 21, 21–22; Мф. 17, 20; Лк. 17, 6 (в последнем случае речь идёт о смоковнице).

{120}

После слов «прежде всего не литератор» — Вариант списка А. Г. Достоевской: Позволю себе ещё замечание, хотя и забегаю вперёд. Документ этот, по-моему, дело болезненное, дело беса, овладевшего этим господином. Похоже на то, когда страдающий острою болью мечется в постели, желая найти положение, чтобы хоть на миг облегчить себя. Даже не облегчить, а лишь бы только заменить хотя на минуту прежнее страдание другим. И тут уже, разумеется, не до красивости или разумности положения. Основная мысль документа — страшная, непритворная потребность кары, потребность креста, всенародной казни. А между тем эта потребность креста всё-таки в человеке неверующем в крест, и уже это одно составляет «идею», как однажды выразился Степан Трофимович в другом впрочем случае. С другой стороны весь документ в то же время есть нечто буйное и азартное, хотя и написан, по-видимому, с другой целью. Автор объявляет, что он не мог не написать, что он был «принуждён», и это довольно вероятно, он рад бы миновать эту чашу, если бы мог, но он, действительно, кажется, не мог и ухватился лишь за удобный случай к новому буйству. Да, больной мечется в постели и хочет заменить одно страдание другим, и вот борьба с обществом показалась ему положением легчайшим, и он бросает ему вызов.

Действительно, в самом факте подобного документа предчувствуется новый неожиданный и непростительный вызов обществу. Тут поскорее бы только встретить какого-нибудь врага. А кто знает, может быть, всё это, то есть листки с предназначенною им публикацией, опять-таки не что иное, как то же самое прикушенное губернаторское ухо в другом только виде. Почему это даже мне теперь приходит в голову, когда уже так много объяснилось — не могу понять. Я и не привожу доказательств и вовсе не утверждаю, что документ фальшивый, то есть совершенно выдуманный и сочинённый. Вероятнее всего, что правды надо искать где-нибудь в середине. А впрочем, я уже слишком забежал вперёд; вернее обратиться к самому документу. Вот что прочёл Тихон.

{121}

Имеется в виду рукоблудие (см.: Ж.-Ж. Руссо. Исповедь // Избранные сочинения в трёх томах. Т. 3. М., 1961. С. 100–101).

{122}

Вариант корректурной правки: Она стояла и глядела молча. Я был так низок, что у меня дрогнуло сердце от радости, что выдержал характер и дождался, что она вышла первая.

{123}

Сцена, аналогичная сцене из «Преступления и наказания», где уже решившийся на самоубийство Свидригайлов ловит муху рукой. Здесь муха садится на лицо Ставрогина, как будто он уже мёртв. Ставрогину удаётся то, что не удалось Свидригайлову — поймать муху рукой, и он выпускает её за окно, словно распространяя заразу смерти. Эпизод имеет и ироническое звучание: гуманность проявлена к мухе в момент, когда герой с нетерпением ожидает самоубийства Матреши.

{124}

Вариант списка А. Г. Достоевской: «Я запомнил это тогда же, стало быть, я был весел, доволен, не хандрил и умно говорил. Это с виду. Но я помню, что я знал тогда совершенно, что я низкий и подлый трус за мою радость освобождения и более никогда не буду благороден — ни здесь, ни после смерти и никогда. И вот что ещё: со мной сбылась в ту минуту жидовская поговорка: “Своё дурно не пахнет”. Ибо хотя я и чувствовал про себя, что подлец, но того не стыдился и вообще мало мучился. Тогда, сидя за чаем и что-то болтая с ними, строго формулировал первый раз в жизни: что не знаю и не чувствую зла и добра и что не только потерял ощущение, но что и нет зла и добра (и это было мне приятно), а один предрассудок; что я могу быть свободен от всякого предрассудка, но что если я достигну той свободы, то я погиб. Это было в первый раз сознание в формуле и именно тогда за чаем, когда я с ними врал и смеялся не знаю о чём. Но зато я всё помню. Старые, всем известные мысли часто представляются вдруг как совсем новые, даже иногда после пятидесяти лет жизни».

Различение добра и зла приобретается человеком после вкушения запретного плода, в состоянии грехопадения, и значит следующее: он находится в отпадении от Бога, Источника жизни и всякого блага, то есть во зле, но он продолжает быть связан с Ним связью («религия» — значит «связь»), совестью, говорящей ему, что одно приближает его к Богу (добро), а другое удаляет от Бога (зло). Неразличение добра и зла и людьми до грехопадения, и Ставрогиным значит одно и то же (отсутствие того, что можно различать) — и прямо противоположное: в раю, в постоянном единении с Богом нет зла; в полном отпадении от Бога, там, где обнаруживает себя Ставрогин, — нет добра, и как только «неразличение» будет полным (отсутствие совести, прерванное сообщение), герой погибнет — ибо вне Бога нет жизни, а есть только смерть и гибель. Символически окончательное отпадение от Бога в тексте главы выражено сломанным Распятием: крест соединяет землю и Небо, человека и Бога, разделённых грехопадением; Ставрогин ломает Распятие пополам, вновь разъединяя землю и Небо. Недаром он надеется что-нибудь услышать от Тихона — словно тот должен говорить ему вместо умолкнувшей совести.

{125}

Картина К. Лоррена (Claud Lorrain) (наст. фамилия Желле (Gellée), 1600–1682) хранилась в Дрезденской галерее. «Пейзаж по композиции делится на две части: одна, освещённая косыми лучами заходящего солнца, — в ней зелень и море, сливающиеся в дали с небом; другая освещена только сверху, где открыт небольшой кусочек неба, большую часть её занимает тёмная гора и тёмное от её тени море. Шалаш Асиса и Галатеи — в центре композиции. Лучи солнца уже почти не попадают на него и лишь слегка скользят по белой фигуре Галатеи. Наверху, на холме, точно сливающаяся с его тёмным фоном фигура Циклопа. Маленькие амуры у шалаша и греющиеся на закате наяды наполняют панораму настроением любви и радости» (12, 320–321). Чтобы стал ясен смысл, вкладываемый Достоевским в эту картину «Золотого века», описание картины надо дополнить мифологическим сюжетом: влюблённый в Галатею циклоп Полифем подстерёг своего соперника Ациса и раздавил его скалой; Галатея, нереида, морское божество, превратила своего несчастного возлюбленного в струящуюся из-под камня речку. Таким образом, представленное на картине счастье «земного рая» мимолётно, тленно, обречено на гибель, которую несёт следящий за влюблёнными глаз Циклопа. Характерно, что в описании картины Ставрогиным Циклоп отсутствует. Сам Ставрогин заменяет здесь Циклопа, смотрящего завистливым и убийственным глазом на хрупкое человеческое счастье. Красный паучок, появляющийся на смену картине «земного рая», — символ того, во что вырождается только земная любовь, «земной рай» — сладострастия и убийства.