Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок

Горбачев, к которому люди относились в основном с презрением и безразличием, тянул с уходом. «Мелкий пустой народ!.. Эра Горбачева только начинается!», – отреагировал он на решения российского парламента. В обширном интервью редактору «Независимой газеты» оставшийся без страны лидер не признал, что совершил какие-то ошибки. «Я не знаю счастливых реформаторов. А вот судьбой я своей доволен», – заявил Горбачев. Что он будет делать дальше? «Это я оставляю для себя… Кто вообще знает замыслы Горбачева?» Но его замыслы уже не имели значения. Из предмета политики они превращались в объект истории[1474].

В день, когда российский парламент ратифицировал Беловежское соглашение, Бурбулис отправился в Париж и Брюссель. «Мы составили меморандум президента России и разъехались во все ведущие страны», – вспоминал он. Ельцин хотел, чтобы международное сообщество приняло то, что он сделал. Всего за месяц до этого президент Миттеран принимал Михаила и Раису Горбачевых в своем загородном доме, они говорили о международных делах и новом мировом порядке. Теперь французский лидер сидел и слушал ельцинского стратега. «Я рассказал ему, – вспоминал Бурбулис, – куда мы стремимся, что мы сделали и почему мы гордимся тем, что мы сумели обеспечить мирный распад империи и договориться о том, что арсеналы ядерного оружия Белоруссии и Украины… будут переданы России». По словам Бурбулиса, Миттеран не смог сдержать эмоций и в изумлении поднял руки. «Мы даже представить не могли, что такое возможно!» – сказал он[1475].

Еще большее значение Ельцин и Бурбулис придавали встречам с Жаком Делором из Европейской комиссии и генеральным секретарем НАТО Манфредом Вёрнером. Повторив Вёрнеру сказанное Миттерану, Бурбулис добавил, что российские реформаторы «рассматривают последовательно и решительно возможность вхождения [России] в НАТО как часть своей первоочередной задачи снять все предпосылки для конфронтации». Бурбулис вспоминал, что Вёрнер «немножечко смутился, если не опешил. Он помолчал пару минут, а затем, глядя мне в глаза, сказал: “Господин госсекретарь. Очень неожиданно ваше признание, но думаю, это очень сложная задача”. И почти не подыскивая аргументов, он продолжил: “Вы такая огромная страна. Мне трудно представить, при какой конфигурации, правовой и организационной, это могло бы реально произойти”»[1476].

По воспоминаниям Бурбулиса, его весьма озадачило отсутствие у политиков Запада энтузиазма по поводу перспективы включения демократической России в НАТО. Тем не менее он и Ельцин продолжали надеяться на американцев. Руководство России считало: если они будут держаться своего курса, Российская Федерация получит полное признание и поддержку президента Буша.

Однако новость о конце Советского Союза потрясла администрацию Буша. «Когда случаются перемены, это всегда застает бюрократию врасплох», – отмечал Фрэнсис Фукуяма, работавший в аналитическом отделе Госдепартамента в 1990–1991 годах. Николас Бернс, координатор чрезвычайной группы по советскому кризису, вспоминал: «Думаю, впервые нам стало предельно ясно, что Советский Союз довольно скоро распадется»[1477]. Президент Буш записал на диктофон: «Может ли это выйти из-под контроля? Уйдет ли Горбачев в отставку? Попытается ли дать отпор? Все ли Ельцин продумал как следует? Ситуация сложная, очень сложная»[1478].

Составитель речей госсекретаря Бейкера Эндрю Карпендейл писал своему начальнику, что пришло время выделить максимальный объем помощи и мобилизовать американских союзников на помощь демократам в России: «Следующие несколько месяцев могут решить их судьбу». Он сослался на недавнюю речь Буша в годовщину Перл-Харбора: «Мы сокрушили тоталитаризм и, сделав это, помогли нашим врагам создать демократии. Мы обратили наших недругов в наших друзей, излечили их раны и при этом возвысились сами». Соединенные Штаты, – продолжал Карпендейл, – «сегодня в такой же ситуации: мы выиграли холодную войну мирным путем, теперь нужно решить, как говорит Явлинский, что делать с побежденными». Если демократы в России, на Украине и в других частях [бывшего СССР] добьются успеха, «мы действительно сможем установить новый мировой порядок». В противном случае «мы столкнемся с опасностью авторитарного разворота или фашизма»[1479].

Бейкер не верил в выбор «либо-либо». Он знал, что в США план Маршалла для русских не пройдет. Министр финансов Николас Брейди и конгресс такого бы не одобрили. Единственный реалистичный план состоял в том, чтобы помочь демонтировать и хранить в безопасности советское ядерное оружие. Сенаторы Сэм Нанн (демократ) и Ричард Лугар (республиканец) добились от конгресса ассигнования на эти цели 400 миллионов долларов. В то же время Бейкеру была прекрасно известна особенность американской политической жизни: правительственные инициативы должно подавать публике в идеалистической упаковке. Образы Карпендейла этому прекрасно соответствовали. Призыв поддержать бывшие советские республики помог бы администрации предотвратить то, чего она опасалась – возвращения США после победы в холодной войне к изоляционизму[1480].

12 декабря с согласия Буша и Скоукрофта госсекретарь прибыл в Принстонский университет, свою альма-матер, чтобы выступить с речью о «состоянии постсоветского пространства». Он отдал должное мудрости Джорджа Кеннана, основоположника политики сдерживания СССР, который сидел в аудитории. Бейкер призвал Запад «воспользоваться новой русской революцией, запущенной провалом августовского путча». Тему ядерного оружия он украсил возвышенной риторикой. «Только маг мог обратить траченное молью тряпье в новую крупную инициативу», – заметил его биограф. Бейкер не стал проводить аналогию с побежденными Германией и Японией. Вместо этого он использовал аллегорию: если во времена холодной войны две сверхдержавы напоминали «скорпионов в банке», то теперь западные страны и бывшие советские республики представлялись «неуклюжими альпинистами на горной круче» на пути к свободе и демократии. Если какое-то из государств, скажем, Россия, «свалится в фашизм или анархию», то потянет за собой и остальные. Практические предложения Бейкера напоминали о воздушном мосте в Западный Берлин 1948–1949 годов, а не о плане Маршалла. Предполагалось, что в течение зимы американские военно-транспортные самолеты станут доставлять в города Советского Союза гуманитарную помощь, в том числе просроченные армейские пайки[1481].

На следующий день Ельцин позвонил Бушу и доложил, как продвигаются дела. Россия договорилась с Казахстаном и еще четырьмя «странами» бывшего СССР о перезаключении соглашений об СНГ. К ним также решили присоединиться Молдова, Армения и Азербайджан. Документы предполагалось подписать 21 декабря. Ельцин сообщил, что встретился с Генеральным штабом армии и силами внутренней безопасности: «Все они поддерживают наше решение… В Москве все очень спокойно. Я каждый день говорю с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, чтобы переходный период прошел спокойно, без потрясений». Он подчеркнул, что «всесоюзные советские органы будут перемещены в Россию… разведка, безопасность и прочее»[1482].

Бейкер снова вылетел в Москву. Когда 15 декабря американский госсекретарь и его команда прибыли в аэропорт Шереметьево, выяснилось, что им повезло вообще приземлиться. Большинство советских аэропортов и воздушные перевозки оказались парализованы из-за отсутствия авиационного топлива. В серой зоне распада государственности и анархии советская