Творения и Гимны - Симеон Новый Богослов

Так вот что есть сущее (достояние, благо) Отца, о котором я обещал вам сказать, и таким способом, как вы слышали, дает Он его любящим Его и проводящим жизнь на земле так, как бы жили на небесах, и несмотря на то, что имеют умереть, так суть, как бы были теперь уже прославлены безсмертием, ходят во мраке мира, как бы ходили во дни и в невечернем свете, дышат, как бы вдыхал в себя воздух рая сладости, имея в себе древо жизни и пищу ангелов, хлеб небесный, которым питаясь, все невещественные ангельские чины оживотворяются к безсмертию. Такие небесные человеки, и находясь среди мира и дел мирских, взывают вместе с Павлом воистину: наше житие на небесех есть (Фил. 3:20), — там, где святая любовь, которая соединяется с любителями своими, осиявает их обильно и делает безстрастными — ангелами воистину.

Кто, прежде чем всецело соединится с любовию, называет себя безстрастным, или учит других безстрастию, или берется за дела безстрастных, или опять не верит делам, которыя творят безстрастные, — таковый походит на малое детище, которое прежде времени возраста надевает на себя оружия мужей, обещает учить других воинскому искусству, говорит, что и он муж, ставит себя наравне с военачальниками и берется идти на войну вместе с ними, — что не только невозможно, но и достойно всякаго смеха. Запутается он конечно в самыя оружия, кои надел, упадет и ушибется, и может быть так, что не сможет уже и подняться. И по делам ему это. Ибо если Бог определил Моисею, как человеку робкому, не выходить на войну, не тем ли паче тому, кто еще дитя, едва могущее ходить и одеваться, прилично подождать, пока придет в возраст мужа, а прежде того не браться за невозможное. Подобное покушение в отношении к духовной брани еще более ни с чем несообразно. Брань сия несть к крови и плоти, но к началом, и ко властем, и к миродержителем тьмы века сего, к духовом злобы поднебесным (Еф. 6:12), — оружия воинства нашего суть не плотския (2 Кор. 10:4) и видимыя, но духовныя и невидимыя, — и самая брань сия невидима, и ведется с невидимыми врагами. Почему все те, которые, думая о себе, что суть нечто, показывают пред людьми, будто они неробки, мужественны и многоопытны в такой брани, преуспели в науке о ней, мудры и учительны и в том, как побеждать злых духов, и в том, как быть, если они победят, и всячески усиливаются посредством пустословия и сплетения умствований уверить всех о себе, что суть некие единоборцы и победители врагов, — все такие весьма худо поступают, если ничего не знают о сей брани из собственнаго опыта. И это тем хуже, что, однажды выступив на среду в таком качестве, им уж трудно бывает отказаться от того. Такие обыкновенно, при всем том, что бывают обличаемы и осуждаемы своею совестию, что неопытны суть и необученны в сей брани, никак не могут согласиться исповедать свое в сем деле безсилие и невежество; потому что сильно овладевают ими тщеславие и человекоугодие, и они боятся, как бы не случилось им потерять славу человеческую. Почему, чтоб не явиться пред ближними, что такое они суть по душе, и чтоб люди не поняли, что они обнажены от духовных оружий, что еще немощны и несовершенны, они прикрывают себя рубищем лицемерия и кожею овечьею, — и лицемерными словами стараются показать всем, что суть мужи совершенные, достигли в меру возраста исполнения Христова и сделались безстрастными, — что другие стяжали потами и трудами великими. При всем однакож таком укрывании себя, дела нередко обличают таковых. Ибо как они не утвердили оснований веры и надежды на камне и не возвели здания добродетелей на сем основании, под коим разумею Христа: то, будучи нетверды и неискусны, при встрече возстания искушений и бури помыслов, спотыкаются и бедне падают. И вообще, — если б все видели, что такое они по душе, то эти, носящие, как маску, личину только благочестия, а не самое благочестие, не посмели бы, как думаю, показаться на глаза людей или стать пред лицем человека, — особенно те из них, которые кажутся себе самим более других мудрыми и словесными и думают, что носят некий царский лик, пред каковыми благоговеинствует простой народ, и каких почитают многие и из непростых, как мудрых, благочестивых и целомудренных, хотя они совсем не походят на таковых, по тайным расположениям души, которыя исполнены всякой худости.

Но время уже нам обратиться и на другое. Благоволите теперь поучиться и славе истинно святых и безстрастных мужей, вы, которые хотите, которые то есть желаете и ищете от всей души и сами стяжать такую славу. Представлю вам картину, на которой вы увидите все убранство их оружий и их блистательность, и затем каждый из нас, сличая себя с теми святыми, узнает, в какой находится мере совершенства, и сколько все мы стоим ниже их, по мужеству, достоинству и силе.

Итак, смотри на небо в какую либо ночь безоблачную, каково оно, — потом взгляни на диск луны, полный блестящаго и чистейшаго света, и вокруг этой всесветлой луны — на круг, который многократно бывает около ея. Разсмотревши добре все это, обратись умом своим к святым, находящимся еще в мире сем с телом. Святые сии подобны небу, сердце их подобно диску луны, и святая любовь есть всемощный и вседейственный свет, несравненно блистательнейший света солнечнаго. Любовь сия возжигает и освещает сердце их и, возрастая каждодневно паче и паче, преисполняет их светом всецело; ибо любовь не умаляется и не прекращается, как свет луны, но сохраняется всегда всесветлым посредством ревности и доброделания святых. Святое же безстрастие есть как венец некий круглый, который окружает святых, заключая их среди себя, отовсюду покрывает их, как шатром, сохраняет их невредимыми не только от всякаго греха, но и от всякаго злаго помысла, делает их неискусимыми и свободными от всех врагов, и даже неприступными для них.

Видите, какова слава святых, вы, истинно ея желающие? Поняли величие образа, какой я вам представил, и то, сколько каждый из нас ниже славы и блистания святых? Этот образ представляет то, что бывает в нас. Я указал его, но не я его изобрел. Он устроен Творцем всяческих Богом. Художное Слово Бога живописало в творении, как на некоей дщице, то, что имело быть после в деле спасения, или возсоздания нашего, чтоб, взирая на образ, представляемый чувственными вещами, мы не неверовали, что и в наше время бывает и совершается духовно истина, являемая ими. Но, зная, что каждый из нас создается Богом как второй мир, большой внутри малаго сего видимаго мира, как свидетельствует вместе со мною и Григорий Богослов, не попустим оказаться в чем либо худшими безсловесных или даже и бездушных тварей, созданных человеколюбивым Богом в научение наше, но будем подражать всему доброму и избегать, сколько можем, подражания злому. — Оставлю впрочем все другое, потому что его много, и, изложив одно это в напоминание вам, окончу мое слово.

Да ведает всякий из слушающих меня, что как видим, что день бывает после ночи и ночь опять после дня, так надлежит нам веровать и быть убежденными, что мы, находящиеся во тме греха от рождения своего, можем посредством веры и исполнения заповедей выйти из нея и вступить в день божественный и в просвещение духовное, как опять из света сего и дня перейти во тму и ночь греха, когда по причине нерадения и презрения заповедей, начнем впадать в прежние грехи наши. Так будем подражать, по крайней мере, в этом служителю нашему солнцу. Как оно не перестает никогда возсиявать и освещать тварь, но всегда исполняет повеленное ему Богом, так да не попустим и мы себе сидеть по нерадению во тме чувственных удовольствий и страстей, но позаботимся паче, исполняя повеление Того, Кто сказал: покайтеся, приближибося царство небесное, очистить себя каждодневным и непрестанным покаянием, и слезами, изливаемыми по причине его и ради его, и всяким другим доброделанием, и восподвизаемся опять войти в невечерний свет Божий, так как мы есмы сыны света. Таким образом мы и сами собственным примером нашим сделаемся для ближних наших днем невечерним, и землею новою, и небесами новыми, имея в себе солнце правды, сияющее на них, т. е., возвещая им повеления Бога и славу Его, не пустыми и тщетными словами, а самыми делами, и бывая чрез то для нерадивейших братий деятельными учителями всему должному, и делая их безответными. Итак, не будем подвигать братий на нерадение, говоря им: как возможно людям исполнить то или то? — и делая их чрез то нерадивейшими на исполнение заповедей. Ибо что многое невозможно для многих, это признаю и я; но для каких? — Для таких, которые так же, как и я, нерадивы и не хотят презреть мир и вменить в уметы все блага его; для тех, которые всецело преданы суетной славе, алчут богатства и радуются похвалам и почестям человеческим; для тех, которые сверх того овладены, бедные, гордостию и тщеславием; для тех, которые самоохотно, подобно нечистым животным, валяются в блате греховных страстей и дел скверных, которые, имея жилище души своей упраздненным от Христа, Который обитает в верных, вопия к ним каждодневно: в мире скорбни будете, но дерзайте, яко Аз победих мир, — дают согласие диаволу, чтоб обитал в них. Для тех же, которые силою веры отверглись себя и последовали за Христом, с надеждою, любовию и смирением, и стяжали Его обитателем в себе, со Отцем и Святым Духом, — для таких все бывает возможно и удобоисполнимо, как говорит Апостол: вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе (Фил. 4:13).