Мясной Бор - Станислав Гагарин

— Я знаю, Гальдер, что вы против моего намерения одновременно захватить Кавказ с его источниками нефти и совершить бросок к Волге. Ваши коллеги считают, что я воюю, как политик, иными словами, непрофессионально. Но подумайте, Гальдер, разве нынешняя война, когда сошлись лицом к лицу гигантские массы носителей столь различных духовных ценностей, разве такая война может вестись только военными средствами? Нет и еще раз нет! Мне кажется, что наши успехи в России были бы куда значительнее, если бы мы с самого начала учитывали в этом военном столкновении идей политический фактор.

Отношение Гальдера к фюреру было сложным. Он и боялся его, как и все, впрочем, генералы вермахта, и поддавался порой той гипнотической силе, что исходила от него, и ненавидел за дикое упрямство и самодурство, которое ставило германскую армию в опасное положение, презирал за некомпетентность и одновременно восхищался прорывами провидческого мышления, которые приводили к конкретным результатам. И хотя приказ о повороте вермахта на Кавказ с одновременным маршем к Сталинграду не был отдан, Гальдер знал, что это в скором времени произойдет… Наступила пауза. Гитлер почти не спал в эту ночь, но был в великолепном расположении духа. И только нынешний сон не выходил у него из головы. Фюрер верил: за любым сновидением могут обнаружиться реальные причины, его вызвавшие. Но вопросы императора Матвея о происхождении вождя?.. Такого могущества, которым он обладает, не имел ни один Габсбург, ни один Гогенцоллерн! И кого-то он ему напоминает, этот давно почивший в бозе сюзерен…

— Мне кажется, — осторожно заметил Гальдер, не оставивший надежды отвлечь фюрера от опасного дробления боевых сил вермахта походом на Кавказ, — представляется возможным утверждать, экселенц, что главной целью нашего летнего наступления должен быть Сталинград…

«Вспомнил!» — едва не выкрикнул вождь, и ему стало вдруг страшно. Теперь он явственно сообразил, что в облике императора Матвея в очереди коронованных особ с ним разговаривал Сталин. «Зачем ему мое происхождение?» — мысленно спросил вождь, покрываясь липким противным потом. Даже самому себе не признавался Гитлер, как панически боится он этого человека.

63

Горело, казалось, все. Болото и отчекрыженный лес на нем, ярко освещенная огнем жердевая дорога, по которой им предстояло идти в невыносимую геенну, горело само небо, переставшее противиться немыслимому Армагедону. Пахло порохом, кровью и подгоревшим мясом. Ошеломленные, они с ужасом смотрели на клубящееся пламя. Бывалым бойцам, им не доводилось видеть ничего подобного прежде.

Они пытались прорваться влево, потом вправо, но всюду встречали их автоматные и пулеметные очереди, И тогда стала возникать неуверенность, затем страх и едва сдерживаемая паническая истерия.

Спокойным оставался только полковник Рогов. Начальник разведотдела, который вел не только собственных подчиненных, но и примкнувших к ним бойцов сводного батальона, внимательно прислушивался к разрывам мин и снарядов, хладнокровно изучал обстановку, поглядывая на секундомер. Затем скомандовал: «За мной, перебежками, по жердевой дороге — марш!» А незадолго до того он сказал радисту Васильеву, прикомандированному для связи из штаба фронта, радисту Помошко, писарю Иванову, Виталию Ротштейну из второго отделения:

— У нас есть только один шанс вырваться отсюда, друзья. Я все рассчитал и поведу вас строго по науке. Но сначала поклянемся: не оставим друг друга на поругание фашистам в случае тяжелого ранения. Если ранят меня, не пытайтесь тащить… Возможно, буду без сознания, поэтому приказываю: застрелите, забрав партийный билет и другие документы. Живым не оставлять! Клянитесь…

Все молча наклонили головы.

— А теперь слушайте внимательно, — продолжал Александр Семенович, сделав короткую паузу и глубоко вздохнув. — Противник поставил перед нами заградительную завесу, кладет снаряды через полторы-две минуты. Часть снарядов уходит в болото, их осколки почти не разлетаются вокруг. В промежутках между залпами мы можем пробежать достаточное расстояние, чтобы оставить заградогонь за спиной. Слушать мои команды и четко их выполнять — в этом залог спасения. Встречавшихся на пути бойцов и командиров зовите с собой. Итак, приготовились… Вперед!

Едва грянул залп, они бросились бежать изо всех сил.

— Ложись! — крикнул Рогов.

Все залегли. Снаряды упали за их спинами. Полковник Рогов снова поднял людей и заставил точно по времени пройти рассчитанную им для них полосу жизни.

…Виталий Ротштейн и капитан Козлов, непосредственный его начальник, в последние недели оказались без работы. Всю зиму и весну ведали они агентурной разведкой, но когда армия готовится покинуть освобожденную территорию через узкое горлышко гигантского кувшина, забрасывать людей через линию фронта не имеет смысла. Разведдеятельность роговского отдела свелась практически к нулю, питать их стали на подобной же отметке. Это, разумеется, шутка, которую запустили в обиход их «соседи» из ведомства Шашкова, они-то всегда находили себе работу.

Кормили всех штабистов едино: тарелка супа в день. Блюдо готовилось из сухарных крошек, заправленных заячьей капустой. Расправившись с кушаньем, балагуры бодро заявляли, что с такого рациона не помрешь. А вот женщину уж точно не захочешь. Но держались как надо, паники никакой, находились даже охотники острить.

Когда получили приказ на выход, Ротштейну и радисту Помошко начальник отдела поручил прикрывать отход штаба в место сосредоточения.

Был у Виталия в наличии автомат с двумя дисками, наган и граната-лимонка. На нем — хлопчатобумажный костюм, кирзовые сапоги и пилотка. Шинель Ротштейн решил оставить, приспособил брезентовый плащ, в таком плаще по июньскому времени способней. Не забыл захватить и полевую сумку, она у него при надобности вмещала и буханку хлеба, и кусок сала с фляжкой. В зимнее и весеннее время, когда Виталий мотался по переднему краю, обеспечивал заброску агентов во вражеский стан, сумка эта его выручала. Сейчас она съежилась и пустая болталась на боку, выбрасывать ее было жалко.

Помошко тоже взял автомат, и одет радист был так же, как сослуживец, но поскольку плаща не имел, то захватил с собою шинель. А за спину повесил вещевой мешок с радиостанцией «Север» — редкой и потому ценной по тем временам аппаратурой.

Когда отходили в место сосредоточения, прошли сосновую рощу, забитую артиллерией. Особенно много было 152-миллиметровых пушек. Теперь уже становилось ясно, что они будут здесь брошены.

Едва добрались до места, налетели пикирующие бомбардировщики и стали густо класть бомбы. Небольшим осколком в сердце убило бойца Швечикова, служившего при разведотделе. Душевного парня, мастера на все руки, здесь любили. Его смерть незадолго до общего спасения показалась разведчикам роковой.

…Полсотни самолетов по очереди заходили на бомбометание, а Иванов сидел, опершись спиной о березку, и клевал носом. Спать хотелось неумолимо. До такой степени измотался в последние недели, что усталость подавила страх смерти, и мощные разрывы, сплошной рев устремлявшихся к земле «юнкерсов» не мешали ему проваливаться в сон, будто в безвозвратное небытие. Когда сознание возвращалось, перед глазами возникало сегодняшнее раннее утро. На короткое время воцарилась удивительно мирная тишина. Слышалось пение давно уж не слышимых ими птиц, весело горел костерок, на котором они с Швечиковым жгли секретные документы разведотдела. Иванову нравился мертвый теперь Швечиков. Потому он и вызвался копать парню могилу, неглубокую, на половину метра, иначе было нельзя: выступала вода. Чтоб помягче лежать убитому, постелил еловых веток. Иванов достал из кармана гимнастерки комсомольский билет Швечикова, пробитый осколком, положил вместе со своим… Прощального салюта не было: берегли патроны.

…Сразу после налета полковнику Рогову стало известно, что ранен старший политрук Мотрошилов, комиссар его отдела.

— Сможешь двигаться? — коротко спросил Александр Семенович.

Мотрошилов виновато улыбнулся.

— Нога, — сказал он. — Вот угораздило меня… Совсем некстати.

Осколок ударил комиссара чуть ниже колена в правую ногу. Иванов хотел снять с Мотрошилова сапог, не сумел. Сквозь отверстие в голенище била кровь. «Эх!» — вскрикнул комиссар, отчаянно рванул обеими руками сапог, сдернул его и потерял сознание. Иванов вытащил брючной ремешок и перетянул ногу выше колена, разыскал врача. Мотрошилову сделали перевязку, наложили жгут. Он лежал в еловом шалаше случившегося рядом медсанбата и виновато улыбался Рогову.

— Понесем, — сказал Александр Семенович и тут же распорядился выделить шестерых красноармейцев.

Надо было готовить народ к прорыву. У Рогова под началом, как старшего группы, были помимо разведчиков и химики, и инженеры, и политотдел.