Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697 - Михаил Михайлович Богословский

в проекте, только расположены в ином порядке, именно: статья 1 подтверждает старинную дружбу; статья 2 устанавливает между обоими государствами свободные торговые сношения. Московские торговые люди могут ездить во владения курфюрста до Мемеля, Кролевца, Берлина и иных городов, а подданные курфюрста могут ездить до Архангельска, Пскова, Великого Новгорода, Смоленска, Киева и Москвы; могут проезжать также через Московское государство в Астрахань, Персию и Китай с платежом уставной пошлины. Статья 3 предусматривает выдачу бунтовщиков, возмутителей и неприятелей. В статье 4 обеспечивается русским подданным, посылаемым за границу для науки, благосклонный прием со стороны курфюрста. В статье 5 великие послы обнадеживают курфюрста в том, что государь велит воздавать послам курфюрста такие же почести, с какими принимают их при цесарском дворе. Курфюрсту не удалось в конце концов добиться окончательного решения этого столь интересовавшего его вопроса. Последняя статья — 6-я — новая, сравнительно с проектом общего характера, заключает в себе обещание хранить договор крепко и нерушимо[853].

XI. Петр в Пилау

К вечеру этого же дня, вторника 22 июня, относится эпизод, подававший повод к разного рода толкам и пересудам: столкновение Петра с его любимцем Лефортом. Происшествие было крайне раздуто; говорили, что царь в порыве гнева бросился на Лефорта со шпагой и чуть было не заколол его, если бы только состоявший при царе гофмаршал фон Принцен не защитил собой Лефорта, бросившись между ним и нападавшим на него царем[854]. Эпизод был гораздо проще, и дело не пошло далее крупного разговора. Так, по крайней мере, изображает его в своем журнале тайный секретарь и переводчик фон Берген, заслуживающий полного доверия, потому что он был очевидцем происшествия и не имел основания уменьшать его размеры. «Во вторник (2 июля / 22 июля), — пишет Берген, — я опять выехал в Пилау… Г. фон Принц как сначала, так и все время состоит при великом командоре (Петре). Однако вследствие сильной усталости, которая, кажется, переходит в лихорадку, он вечером не был при обычном утешении (compalisance). Прошлую ночь, после того как они вернулись с фишгаузенской большой охоты, великий командор принял от многих полный решпект как царь и открыто признавал, что он… великий государь, чего я на следующий день не заметил, хотя он сам со времени приема передо мной не таился. Я почувствовал, однако, вечером некоторую перемену, так как произошел некий крупный разговор между великим командором и генералом:

за кем дело стало, что приходится здесь медлить; на генерале одном должна лежать ответственность, так как, по его (царя) мнению, все задержки — лишь призраки (An Wem es lдge dasz man daselbst solang verweilet: der General allein hat dцrfen antworten, dasz es Seines wissens nichts als Ombragen weren, die Sie aufhielten). Великий командор, как казалось, подвергал порицанию волокиту генерала, которой за ним раньше не бывало, на что генерал возразил, [указав] на тревожное начало этой поездки, когда не думали, что он (генерал) может прожить более трех дней. Командор еще раз попрекнул его, что он стал беззаботен, потому что заметил, что стал велик. Я пришел к спору как раз, когда командор сказал: он-де сделал его великим, от чего генерал не мог отрицаться, и к тому генерал прибавил: ни один государь, как только великий государь, не мог его так возвысить, однако спрашивал наперед господ послов, знают ли они или слыхали, а затем, памятно ли и великому командору, чтобы он (генерал) предпринял какой шаг к своему возвышению или искал его, на что они все ответили, что нет, и затем после небольшого молчания генерал обратился к великому командору с тонкой улыбкой: ему его милостивейший великий государь оказал много милости и сделал его более великим, чем он когда ожидал, но если бы его величество захотел оказать ему еще одну милость и вернуть его в прежнее состояние, то он восхвалил бы его, что он сделал его не только великим, но и счастливым. Тогда великий командор обнял его, дружественно с ним говорил и приказал наполнить кубки, которые, будучи наполнены до краев (in floribus), весело ходили кругом при звуках литавр, труб и пушек за благополучие сперва наших обоих великих государей, затем всего их государства и всех союзников; при этом я их оставил после полуночи…»[855]

Что толки и пересуды преувеличивали и извращали истину по крайней мере в одном, в участии фон Принцена в ссоре царя с любимцем, видно уже из того, что фон Принцена, как несомненно удостоверяет Берген, даже и не было при этом происшествии. Молва о столкновении и притом в раздутых формах долетела и до Женевы, и родственники Лефорта, видимо, были встревожены за него, так что он должен был их успокаивать, опровергая дошедшие до них сообщения. В письме, относящемся к более позднему времени, к октябрю 1697 г., из Гааги Лефорт, касаясь происшествия, также удостоверяет, что, кроме крупного разговора, ничего не было. «До сей поры, — писал он брату Ами, — по милости Божией все выходило к нашему удовольствию, особенно же к удовольствию его царского величества, хотя некоторые злословы (maldisants) написали вам очевидную ложь и нечто такое, чего в таком виде никогда не случалось; если даже и были какие-нибудь слова, то это не их дело вмешиваться в подобные обстоятельства и писать о них. Завистники слишком часто лгут. Простите меня, что я вам докучаю с этим делом, но вы можете поверить, что если бы дело действительно так произошло, как вам сообщают, то они лучше бы сделали помолчав, и я только пожелал бы, чтобы эти господа постоянно обманывались, как и в этот раз; они принуждены были бы со стыдом прийти и письменно просить меня об извинении в том, что таких слов, как они их распространили, не бывало. Впрочем, любезный брат, я не буду более о том говорить. Я только желаю, чтобы благой Господь сохранил меня в той милости, которою я пользуюсь и пользовался, и чтобы он не возносил меня выше; я совершенно удовлетворен»[856].

С заключением договора 22 июня дело Великого посольства при бранденбургском дворе оканчивалось. По первоначальному маршруту посольство, а вместе с ним и царь должны были от бранденбургского курфюрста направиться к цесарю в Вену. Но так как с цесарем трудами посланника Нефимонова союз был возобновлен еще 29 января, то Петр мог дать волю своему стремлению ехать скорее в Голландию учиться искусству кораблестроения. 2 июня посольство отправило в Голландию так называемую «обвестительную» грамоту о