Нежные юноши (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт

– Потому что, – терпеливо объяснила она, – мы с Лилиан должны вернуться в школу не позже восьми. Только при этом условии нас вообще сюда отпустили!

– Черт возьми! – сказал он. – Могу поспорить, что сегодня вечером ты собралась куда-нибудь с этим Рэнделлом!

Она с презрением отвергла это предположение, но Пол вдруг понял, что Рэнделл с ними ужинал, Рэнделл спал на его кушетке, Рэнделл – пусть на игре он и сидел на йельской стороне стадиона – непостижимым образом и сейчас все еще продолжал находиться здесь, рядом с ними!

И именно с ним Пол встретился глазами в последний миг, когда поезд отходил от перрона.

Он очень любезно поблагодарил Пола и пригласил его остановиться у него, если Пол когда-нибудь окажется в Нью-Хейвене.

Как бы там ни было, но если бы несчастный принстонский студент своими глазами увидел сцену, произошедшую час спустя на перроне Пенсильванского вокзала, то ему стало бы немного легче, поскольку теперь горький спор пришлось вести уже самому Луи Рэнделлу:

– Но почему бы не попытаться? Ваша «дуэнья» все равно не знает, во сколько вы должны вернуться!

– Зато мы знаем!

Когда он в конце концов смирился с неизбежным и удалился, Жозефина вздохнула и повернулась к Лилиан:

– Где мы встречаемся с Уолли и Джо? В «Ритце»?

– Да. И надо торопиться! – ответила Лилиан. – Представление в «Варьете» начинается в восемь!

Так все и продолжалось почти целый год – игра велась с отточенным мастерством, но без прежнего огня и энтузиазма; до восемнадцати Жозефине оставался всего лишь месяц. Однажды вечером, во время каникул в честь Дня благодарения, Жозефина с Лилиан сидели в ожидании ужина в библиотеке дома Кристины Дайсер, невдалеке от Грамерси-Парк, и Жозефина сказала Лилиан:

– Я все время думаю, что еще год назад я бы сидела как на иголках. Новое место, новое платье, знакомства с новыми мужчинами…

– Милая, ты слишком много вращалась в обществе. Ты просто пресытилась!

Жозефина гневно возмутилась:

– Ненавижу это слово, и вообще это неправда! Мне в этом мире ничего, кроме мужчин, не надо, и ты об этом очень хорошо знаешь. Но теперь они стали совсем не те… Что смешного?

– А когда тебе было шесть лет, они были другими?

– Да, другими! В них было гораздо больше чувств, когда мы играли в «море волнуется», даже в еврейчиках, которых пускали в дом с черного хода. Ребята в танцевальной школе казались такими интересными; все были такие милые! Я часто задумывалась, что бы я почувствовала, если бы могла целоваться со всеми, и иногда это было просто чудесно. А затем появились Трэвис, и Тони Харкер, и Ридж Саундерс, и Ральф, и Джон Бейли, и тогда я, наконец, начала понимать, что это ведь все я сама, а не они! Они были никто, большинство из них никакие не герои, неопытные и нисколько не такие, как я мечтала. Их можно было брать голыми руками. Пусть это и звучит высокомерно, но это правда!

Она на мгновение умолкла.

– Вчера в постели я размышляла о мужчине, которого я могла бы по-настоящему полюбить, и получилось, что он должен быть не такой, как все, кого я знаю. Я хорошо знаю, чем он должен обладать. Он не обязательно должен быть красив, но должен хорошо выглядеть, с хорошей фигурой, сильный. Еще он должен занимать положение в обществе либо не должен вообще придавать этому значения; надеюсь, ты меня понимаешь? Он должен быть лидером, а не быть как все. Он должен обладать чувством собственного достоинства, но и страстью тоже, у него должен быть большой жизненный опыт, чтобы я считала, что все, что он говорит или думает, верно. И всякий раз, когда я стану на него смотреть, у меня должно замирать сердце, как случается изредка, когда я вижу нового мужчину. Но с ним это должно происходить вновь и вновь, при каждом взгляде, – всю жизнь!

– И ты, конечно, хочешь, чтобы он был в тебя влюблен? Вот чего бы мне хотелось в первую очередь!

– Само собой, – рассеянно сказала Жозефина. – Но главное для меня – чтобы я была всегда уверена, что люблю его. Любить гораздо интереснее, чем быть кем-то любимой.

В коридоре за дверью послышались шаги, и в комнату вошел мужчина. Это был офицер в форме французской авиации: облегающий мундир небесно-голубого цвета, сияющие в свете ламп, как зеркала, высокие шнурованные ботинки и ремень. Он был молодой, сероглазый; взгляд его, казалось, устремлялся вдаль, а над губами торчали красновато-коричневые усики военного. Слева на груди у него красовались в ряд цветные орденские ленточки, на рукавах были золотистые полоски, а в петлицах – крылышки.

– Добрый вечер! – учтиво произнес он. – Мне сказали, что нужно идти сюда. Надеюсь, я не помешал?

Жозефина не могла даже пошевелиться. Она осматривала его с ног до головы, и чем дольше она на него смотрела, тем ближе он ей казался, все более затмевая собой всю окружающую обстановку. До нее сначала донесся голос Лилиан, а затем голос офицера, произнесший:

– Моя фамилия Дайсер; я – кузен Кристины. Не возражаете, если я закурю?

Садиться он не стал. Прошелся по комнате, полистал какой-то журнал – не делая вид, что не замечает их присутствия, а словно стараясь из вежливости не помешать их разговору. Заметив, что воцарилась тишина, он сел за столик рядом с ними, сложил руки и улыбнулся.

– Вы служите во французской армии? – отважилась спросить Лилиан.

– Да, я только что из Европы, и мне здесь очень нравится.

Жозефина заметила, что он совсем не выглядел довольным. Он выглядел так, словно ему очень хотелось сейчас же куда-нибудь сбежать, но бежать было некуда.

Впервые в жизни она не чувствовала себя уверенно. Ей было совершенно нечего ему сказать. Она надеялась, что пустота, которую она ощутила сразу же после того, как ее душа внезапно устремилась к его прекрасному образу, не отразилась у нее на лице. Она заставила себя улыбнуться и вспомнила, как однажды, давным-давно, Трэвис Де-Коппет пришел на урок танцев в дядюшкином «взрослом» плаще, и ей неожиданно показалось, что перед ней – настоящий мужчина из высшего света. Также и теперь – долгая война за океаном нас почти не затронула, если не считать того, что нам на время пришлось довольствоваться лишь собственными гаванями, и эта война уже превратилась в легенду, и стоявший сейчас перед Жозефиной человек, казалось, шагнул сюда прямо из какой-то огромной книги сказок с алым переплетом.

Она обрадовалась, когда прибыли остальные участники ужина и комната наполнилась людьми – незнакомцами, с которыми, в зависимости от того, чего они заслуживали, можно было болтать, смеяться или зевать прямо в лицо. Девушек, порхавших вокруг капитана Дайсера, она презирала, но восхищалась им самим – даже взмахом ресниц он не показывал, нравится ли ему это внимание. Ей особенно не нравилась высокая, ухватистая блондинка, которая как бы в рассеянности взяла его за руку; ему надо было бы тут же смахнуть платком все следы такого кощунства по отношению к его безупречности.

Они пошли ужинать; он сидел далеко от нее, и она была этому рада. Она видела лишь его синюю манжету над столом, когда он протягивал руку за бокалом, но у нее было такое ощущение, что здесь находятся они вдвоем – пусть он об этом даже и не подозревает!

Сидевший рядом с ней мужчина поделился необязательной информацией о том, что он – герой:

– Это кузен Кристины, он вырос во Франции и пошел служить добровольцем в самом начале войны. Его сбили в тылу у немцев, но он сбежал, спрыгнув с поезда на полном ходу. Об этом много писали в газетах. Думаю, сюда он приехал ради какой-то пропаганды… И еще он отличный наездник. Все от него без ума!

После ужина она тихо сидела, не вмешиваясь в разговоры мужчин, упорно желая, чтобы он к ней подошел. Ах, она будет такой милой, она не станет выказывать ни любопытства, ни сентиментальности, не станет расспрашивать о его подвигах, не станет делать ничего, что наверняка успело ему наскучить с тех самых пор, как он вернулся домой, и заставляло его чувствовать себя неудобно. До нее доносились обрывки разговоров: