Жена колдуна — сама ведьма - Карина Иноземцева

с улицы, меня прижали к груди, нежно чмокнули в макушку и позволили уснуть.

Я и не думала, что способна так соскучиться по нашей близости, что после трудной дороги, готова буду на такие подвиги.

11

Проснулась, я дай Боги к обеду. Тело трепетало от сладкой истомы, а сердце от ласк мужниных. С улыбкой встала и на новую спальню свою посмотрела.

Увидела. Впечатлилась. Глаза закрыла.

Свет лился из широкого окна в три сруба, а стекло было настолько чистым будто и не было его вовсе. Наличники смотрели на меня глазками маленьких птичек, которые сидели на тонких ветках дерева. По стенам гуляла роспись из животных леса, плешущейся реки и ярила. Пахло свежим деревом, а все зодчии чудеса блестели своими боками на солнышке, будто дождиком умытые. Кровать на которой я лежала была сделана мастером, который желал хозяевам своего изделия детишек здоровеньких. Все бока и навершие были будто сложены из настоящих яблочек, яблонь и их цветами. Ножки были сплетенными ветвями. Только постель была белой, не вышитой, будто сама говорила о сиротстве на женские руки в этом заповедном тереме.

Мамочка моя, родненькая! Неуж-то я за барина умудрилась выйти замуж? Кто ж такую красоту себе позволить может. Зодчие этими вещами всей семьей занимаются и, наверняка, не один год.

Осторожно вышла прочь из спальни, надев на себя заботливо принесенный сарафан. Встретилась с едва ли не живым деревянным медведем, который будто впечатался в стену и держал в руках свиристель в виде петушка.

Точно, баринов терем!

Нет, палаты царские, решила я выйдя в светелку. Здесь были лавки-купе резные, стулья вырезанные едва ли не вчера, стол с резными полотнищами. Бок печки будто насмехаясь надо мной, был чисто белым. Нашла вроде свои лапти и едва не молясь, вышла в сени. Здесь был склад деревянной мебели с разными мотивами. Сундуки с медведями и коромысла в виде птичьих крыльев.

Может я в навь ушла, под покров Мары? Случайно душеньку погулять пустила и теперь потерялась в царских хоромах. На эту мысль еще и пустота в доме наталкивала: ни мужа, ни мальчика, ни Ульяны, ни доченьки моей родимой нет рядышком. А вчера, в свете лампадки я плохо рассмотрела убранство и под светом ярила не верила в происходящее.

А выйдя во двор я едва сознание не потеряла, крыльцо буд-то сама Макошь сплела из своей наитончайшей паутины, а образцы своим духам лепить поручила.

— Матушка, родненькая! — захлебнулась я восторгом, удивлением и красотой наличников, причелина, фронтона и полотенец.

Рукой нащупала свой клювик-оберег и сжала его, желая навь развеять и из рук Мары выпутаться.

— Хозяйка, ты чего? — раздалось за спиной.

Я ,аж, подпрыгнула от неожиданности и внезапных звуков. Оказалось, что я вокруг совсем ничего не слышала. Мое восхищение мне весь разум затопило.

Передо мной стояла Ульяна, а в стороне, на мягкой травке игралась Марьяна. В руках ребенка была уже не грубо стесанная лошадка обработанная наждаком, а конь краснобокий с развивающейся гривой и тонкими ногами, замершими в галопе. А на его спине сидела куколка деревянная в тряпице и ручками двигала. Дочь на меня даже внимание не обратила и язычком цокала, будто лошадка подковами по дорожке.

— Цок-цок-цок.

Я второй раз едва на попу не села.

Моя малышка вообще не разговаривала раньше. Людей боялась, мужчин сторонилась, за юбку мою пряталась, меня из поля зрения не выпускала, а сейчас совсем самостоятельной стала.

Сердечко теплом обдало, а счастье тело затопило. Страшно стало, что доченька маленькая меня совсем забудет. Но гордость за кровиночку родимую меня с головой захватывала.

— Она говорит, — тихо прошептала я и со слезами на глазах на Ульяну посмотрела.

— Так отец ее сегодня с утра на коняшке катал, — улыбнулась она и подошла ко мне. — Она утром встала и видать испугалась что матери нет, а стены новые. Митор ее ложками развлекал, пока Хозяин коня ей вырезал, а я на стол собирала. А потом из сеней принес куколку. Я ее помыла, да лоскут повязала. Марьяна заплакала и отец ее взял на выгул скота. Коня запряг и в сторону пастбища прокатил, а потом на шее своей во двор возвратил. Митор с Хозяином к церкви пошли, а мы по хозяйству остались. Тебя приказано было не будить. Хозяюшкой тебя кликал.

После ее отчета, я стояла с глупой улыбкой на лице и счастливыми слезящимися глазами. Очень уж я за свою девочку боялась. Она у меня чудная, от детей деревенских всегда молчанием и страхом отличалась. Ни звука не произносила, даже мамой меня не называла, лишь плакать могла, да мычать. Неродных детишек мужики с неохотой всегда принимали в моей деревне, а старших вообще в сени могли выгнать жить. А моя-то голубка совсем на эмоции скудна и слов людских не знает. Боялась я, что Радим ее как юродивую будет шпынять и понукать — чернявкой сделает.

Но в итоге, он лучше чем родной отец к Марьяшке отнесся. Ни слова плохого ей не сказал. Возится с ней, хотя мог сказать, что не обязан детей воспитывать.

— Хозяйка, ты чего такая? — тронула меня Ульяна, пока я слезы свои вытирала. — Я что ль плохо за дитятком смотрю?

Она придирчиво оглядела заинтересованную Марьяшу и ничего страшного не обнаружила.

— Муравьев нет, жучки и червячки под палящем солнышком не явятся, — она подумала, что я ее отчитывать буду.

— Все хорошо, Ульяша, — тронула ее напряженные плечи и улыбнулась. — Просто подумалось, что мужчины разные бывают. Не все чужих детей готовы черновой работой изморить.

Тут дочурка услышала мой голос. Обернулась, в ее глазах плескалось счастье. Бросилась мне на руки, обдав меня родным теплом и крикнула:

— Мама!

Ох, боги! Матушка, роднушка, землица, сколько же счастья за одно утро на меня свалилось. Сколько благодати и волнения радостного! Сколько бед и невзгод оно перекрыло, отрезало, вернуло в прошлое!

— Доченька, Марьяночка, — целовала я ее красные щечки и прижимала к себе.

— Мама, мама, мааама, — деклариловала она и улыбалась.

Я плакала, не зная как сдержать льющиеся искры восторга внутри.

Когда к обеду пришли Радим и Митор, я кружилась возле печи и радостно напевала мотив застольного гуляния про гусли. Марьяна в сенях по лавкам ползала и узоры трогала ручками. Ульяна вещи наши после ливня памятного простирывала и смотрела что вообще можно спасти.

— Хозяин,