Ловушка для дурака - Марина Серова

не подвергать меня опасности. Что это связано с оборонным комплексом, вроде бы так. Говорил о том, как ему важна моя безопасность.

– Скажите… а вопрос о деньгах как-то, в каком-то аспекте поднимался?

– Нет.

– Ну, каким-то образом, может, косвенно.

Баба Рита послушно подумала.

– Честно говоря, не припомню. Вот разве что о квартирах говорили.

– О квартирах…

– Да, к слову пришлось. Налоговая выставила мне колоссальный счет по всем моим объектам…

– Которых много? – деликатно осведомилась я.

– Хватает, – призналась она, – вот потому-то и зашел разговор. Я переоформила парочку на Максима.

Я аж поперхнулась.

Парочку. На Максима.

– И он об этом… знал? – еще более деликатно спросила я.

– Я очень ругаю себя за то, что сказала ему об этом…

Ох, ну слава богу, все-таки небезнадежная она…

– …это его очень ранило.

Нет, все-таки безнадежная.

– Когда вы ему об этом сказали?

Она подумала и призналась:

– Было уже около часу ночи.

– И вы говорите, что ваш муж очень огорчился, узнав об этом.

– Да, чрезвычайно. Он очень чувствительный, ранимый, щепетильный. Он страдает, что зарабатывает меньше меня, а у меня… у меня не хватило деликатности держать при себе свои неуклюжие попытки осчастливить человека против его воли!

И Баба Рита наконец-то разрыдалась.

– Маргарита Николаевна, вы что такое говорите? – взмолилась я. – Пожалуйста, объясните, иначе я никак не смогу вам помочь.

Моя чувствительная клиентка изящно высморкалась в платочек и снова бросила на меня укоризненный взгляд. Я лишь горестно развела руками: простите, мол, толстокожую и непонятливую.

Добрая Баба Рита снизошла до моего уровня:

– Мне не надо было тайком проводить переоформление, надо было посоветоваться с ним. Но я точно знала: вот заикнись я об этом – и он бы наотрез отказался. И я пошла на партизанщину.

– Подождите, но даже если бы он отказался, вам бы никто не помешал поступить по-своему, разве нет?

– Это дело принципа! Мужского принципа, – уточнила она веско, – ему важно чувствовать себя главой семейства, а в моей ситуации, сами понимаете, это непросто.

О, мой бедный разум.

– Ну, хорошо. Стало быть, у вас был конфликт и… кстати, что потом?

Она снова зарделась:

– Чтобы как-то исправить ситуацию, пришлось извиняться.

– Хорошо, во сколько?

– Этого я уже не припоминаю. Как-то не до того было. Вроде бы Наиля пришла, когда картинка упала…

Я с большим трудом подавила желание выдать ей подзатыльника. В самом деле, вот взрослая же женщина, что ж нельзя изложить все сразу и толком, а не хихикать и жеманиться, как гимназистка.

– Какая картинка, Маргарита Николаевна? Кто такая Наиля?

Она сконфузилась, хлопнула себя по лбу:

– Вот я, в самом деле… как будто все в курсе моих обстоятельств. Наиля – это моя домработница. Днем мы с ней повздорили, она начала халтурить, под кроватью горы пыли, разводы на зеркалах, и я предложила ей собирать вещи.

– И она?

– Она ушла.

– И что же она делала в вашем доме, если ушла?

– Ну вот так, пришла и сказала, что у нее автобус только с утра и можно она переночует. Я разрешила.

– Ага… и это было до того, как картинка упала?

По всей видимости, теперь уже Баба Рита потеряла терпение, ибо явно, пусть и на мгновение, завела очи под лоб. Вот ведь как бывает! Вроде два неглупых человека, а никак не можем договориться.

Она предложила:

– Пойдемте, покажу на месте.

Мы прошли по просторному коридору, скорее, холлу, и очутились, как подсказывала дедукция и бесконечная кровать, в спальне. Стены в дорогущих обоях, кругом драпировки – прямо этюд в багровых тонах. А уж кровать! Чтобы доползти от одного края до другого, пожалуй, пришлось бы устроить посредине привал.

Только вот не совсем поняла, к чему вот это колоссальное произведение искусства, в тяжелой золоченой раме, прислоненное к стене. При ближайшем рассмотрении это оказалось гобеленовое полотно, изображающее множество отдыхающих дам и сеньоров на фоне россыпи цветов, цветищ и цветочков.

– Вот картинка, – указала на него Баба Рита, – красивая, правда? Я ее в Парижике купила, точная копия с оригинала пятнадцатого века, что в музее Клюни.

– Обожаю пятнадцатый век, – машинально ответила я, – обожаю Клюни…

Хозяйка явно порадовалась, что кто-то разделяет ее любовь к бесполезным, дорогим и древним вещам:

– Правда? Вот эти цветочки называются мильфлёрами…

Она насыщала меня своими познаниями, я кивала, делая вид, что понимаю, о чем речь, а попутно соображала: это что же, вот эта «картинка» упала? Грохоту-то было, наверное.

Так, а висела она, по всей видимости, на стене, в головах кровати. Ну да, вот же отверстия, а вот и лохмотья на обоях. Кусок стены вывалился, точно вырванный с мясом. А вот и на спинке кровати отчетливо видимый вдавленный угол, как раз там, где рама всем весом (плюс ускорение) вошла при падении в красное дерево.

Однако! Я попробовала сдвинуть с места «картинку», она и с места не тронулась, массивным оказалось произведение искусства.

– Удивительно, что никто не пострадал, – машинально заметила я, и Баба Рита подхватила:

– Вы совершенно правы. Чудом. Вот урони Наиля вешалку секундой позже – и каюк.

Кому каюк? Какой каюк? Какого… у Маргариты Николаевны редкий талант то ли бесить спокойных, в целом, людей, то ли проглатывать самое важное. Наверное, бесценное качество сотрудника, которого нередко тягают на допросы, но для пострадавшего лица качество невыносимое.

– Маргарита Николаевна, я понимаю, вам тяжело сосредоточиться. Давайте сделаем так: пойдем в столовую, сядем за столик и разопьем еще по чашечке, а вы на бумажке распишете – или, если угодно, – разрисуете последовательность событий…

Она открыла рот, и я поспешила уточнить:

– От момента стука в дверь до того времени, как вы обнаружили повторное исчезновение вашего мужа… он ведь снова исчез, насколько я могу судить? Или пошел за хлебом?

Маргарита Николаевна горестно развела руками:

– Первое. К сожалению, первое. Он исчез. Телефон снова отключен. И вот эта записка…

Нет, я ее сейчас сама прикончу. Ну невозможно же! Какая записка, тупое ты существо?!

Баба Рита протянула мне листок бумажки: «Любимая, долг зовет меня и неотложные дела… не грусти! При первой же возможности я вернусь к тебе и буду счастлив…»

Дальше шла какая-то лабуда, сопли с сахаром и ссылка на классиков (вроде бы Шиллера), но вот эта оговорочка мне очень понравилась: «…буду счастлив». Он, значит, будет счастлив – может, и случайность, но показательная, из серии: «мне будет хорошо, тебе – не знаю».

Почерк прыгающий, неравномерный, но и с сильным нажимом. Характерная особенность: с наклоном влево, как нередко бывает у леворуких. Скорее всего, писалось в спешке, но