Дневник матери - Нина Нефедова

В своём воображении я уже видела сына моряком, бесстрашным исследователем Арктики. Желая пробудить в нём интерес к путешествиям, подсовывала ему книги о географических открытиях. И вскоре любимой книгой сына стала книга «Флотоводец Ушаков».

Как же была горда я, когда Юру назначили капитаном парусной лодки, и он с двумя товарищами должен был совершить поход по Волге до Камышина!

Сколько волнений было при сборах! Наблюдая за ребятами, я с удовлетворением отмечала, что Юра пользовался авторитетом у товарищей, хотя и был моложе их. Я смотрела на рыжего вихрастого мальчишку с обгоревшим на солнце носом и не могла понять, в чём же секрет его власти над товарищами. Неужели только в том, что он «капитан»? Но вольно было выбирать такого капитана!

Всё необходимое для похода закупалось по заранее составленному списку. Я сама ходила с мальчиками по магазинам за покупками. Одна из них доставила им особое удовольствие. Это был чугунный котелок, в котором они должны были варить кашу на привалах.

К моему огорчению, на старте Юра не разрешил мне быть;

– Мама! Ну какой же это будет поход, если мамаши явятся?! Все засмеют нас…

Обидно было, что сын в такой знаменательный день отстранил меня, но потом я решила, что он прав.

Поход, к сожалению, оказался неудачным. Попутного ветра не было. Пять дней ребята пробивались к Камышину и вынуждены были повернуть обратно. Наступило сильное похолодание, один из мальчиков простудился. Он лежал на носу лодки, закутанный во все тёплое, что только нашлось, и бредил.

Позже Юра признался мне, что всплакнул украдкой, когда пришлось повернуть назад.

– Но не могли же, мама, мы рисковать жизнью Витальки…

Повлияла ли неудача, постигшая в походе, или что другое, Юра внезапно охладел к парусному спорту, и мечты о мореходстве отошли в сторону. Зато у Юры появилось новое увлечение – авиация. Он записался в авиаклуб и всерьёз решил стать лётчиком. Снова стены нашей квартиры украсились таблицами моделей, на сей раз моделями самолётов, схемами управления их, оборудования. Снова в ушах моих зазвучали слова: «крыло», «хвостовое оперение», «фюзеляж», «шасси».

В своём увлечении авиацией Юра так далеко зашёл, что решил даже оставить школу и поступить в ВВС. Но этому я уже решительно воспротивилась. Я видела его метания от одного увлечения к другому и понимала, что мальчик просто ищет себя.

Что я была права, показало время. Юра заканчивает девятый класс и об авиации, кажется, не помышляет больше.

Экзамены у Тани идут своим чередом, а она всё ещё не решила, в какой вуз ей пойти. И если ещё совсем недав но храбрилась и не собиралась прислушиваться к нашим советам («в конце концов мне жить и работать! Имею я право выбора…»), то сейчас в полной растерянности, а вместе с ней и мы.

Иван Николаевич, прикрывая эту свою растерянность, говорит раздражённо, когда я заговариваю с ним о Тане:

– Пусть идёт, куда хочет! Девице скоро семнадцать, а она не знает, кем ей быть?! Стыд! Почему я в четырнадцать лет знал, кем я буду?

– А вот Таня не знает, – говорю я, задетая тоном мужа. – И не её вина, что не знает, а наша с тобой и школы…

– Ну, на школу нечего пенять, своя голова на плечах должна быть!

Говоря так, Иван Николаевич, может быть, излишне резок, но я понимаю почему. Он всё ещё не может простить себе ошибки с Лидой. Эта ошибка – его больное место. И сейчас, когда решается будущее Тани, он боится повторить её. Вот откуда его раздражительность и недовольство дочерью.

В какой-то мере он прав. Плохо, когда в семнадцать лет человек не может сделать выбора. Но в отношении Тани было бы несправедливостью сказать, что интересы её никак не определились. Нет, она, так же как и Лида, увлекается литературой. Слог её отличается изяществом, простотой, непринуждённостью; об этом мне не раз говорила учительница русского языка и литературы. Но Таня и не помышляет о поступлении на литературный факультет, заранее зная, что её выбор не будет одобрен отцом.

В оправдание Тани я привожу Ивану Николаевичу мысль Л. Н. Толстого, что мы чувствуем своё призвание только тогда, когда уже раз ошибёмся в нём.

Но мой довод не производит на него никакого впечатления. Он стоит на своём.

– Ну, милая моя, – говорит он, – если за десять лет учёбы человек ни в одну науку не влюбился, если ему всё равно, куда пойти: в рыбный институт или в металлургический, то уж дальше некуда…

Иван Николаевич широко разводит руками и, нахмурившись, делает несколько шагов по комнате.

– Вот и получается, – снова говорит он, останавливаясь передо мной, – проучится человек год-два в медицинском, а потом решает, что медицина не его призвание, и начинает метаться из вуза в вуз… Нет, эти дела должны решаться проще. Не знаешь куда пойти, иди туда, где ты нужен! На стройку! На целину! Поработаешь годика дватри, глядишь, найдёшь своё место в жизни…

Это верно. Сколько людей нашли себя именно там, где они оказались всего нужнее: на стройках семилетки, на заводах, на целине, на строительстве Куйбышевской и Братской ГЭС! И что удивительно, они восприняли свои профессии не как временные, а свыклись с ними и полюбили их.

В самом деле, что можно сказать о труде слесаря, если не держал в руках гаечного ключа, или о труде агронома, когда не можешь отличить ячменя от пшеницы?

Я знаю одну женщину – врача-хирурга. В юности она мечтала стать актрисой. У неё все данные были для этого. Она была хороша собой, обладала звучным гибким голосом, прекрасно читала со сцены стихи. Но она стала врачом-хирургом, потому что комсомол дал ей путёвку в медицинский институт, а не в театральное училище. (Да, было время, когда в вузы мобилизовывали по партийным, комсомольским, профсоюзным путёвкам!)

Недавно я спросила её, по-прежнему красивую, но седую уже, с выражением того спокойствия и уверенности во всём облике, что даётся сознанием правильно пройденного пути, не жалеет ли она о том, что стала врачом, а не актрисой.

– Что вы! Я тысячу раз возблагодарила судьбу, что я врач! – вскликнула она. – Человек вверяет нам самое дорогое, что у него есть – жизнь. И жизнь эта порой висит на ниточке. И от тебя зависит, чтобы она не оборвалась… Зависит вот от этих самых рук…

Она протянула мне суховатые, покрасневшие от постоянного мытья руки с коротко остриженными ногтями.

Вряд ли многие знают, что для врача-хирурга тоже существует «норма выработки». Он делает до семисот операций в год. Сколько же спасла жизней эта женщина за тридцать лет своей работы хирургом?!

Всякий труд можно полюбить, было бы удовлетворение от него. А удовлетворение приходит только тогда, когда ты знаешь, что труд твой полезен, что он даёт что-то тебе и обществу. Попробуйте обречь себя на бесплодную работу – переносить камни с места на место – и вы скоро убедитесь, как это тяжело, даже если камни будут не настоящими, а сделанными из картона.

Прибегают к Тане подружки, такие же, как она, девчонки шестнадцати-семнадцати лет. Они, как встревоженные воробышки, щебечут в её комнате; не слушают, перебивают друг друга, смеются. Затем такой же шумной стайкой выпархивают из квартиры.

После их ухода Таня задумчивая бродит по комнатам, останавливается возле меня и настойчиво спрашивает:

– Ну, как ты всё-таки, мама, думаешь, куда мне пойти?

– Не знаю, Таня, решай сама! – вздохнув, отвечаю я.

– Почти все девочки идут в пединститут. Только Валя Галушко решила в институт инженеров городского хозяйства, да у Жеки мама хочет, чтобы она пошла в медицинский. А Инга знаешь куда собирается? В балетную школу! Только это ещё не наверное. Ей директор Пал Палыч сказал: «Для этого тебя государство десять лет учило?!» Всё-таки странный он человек, этот Пал Палыч… Правда, мама?

– У каждого свой взгляд на эти вещи, – говорю я уклончиво. А сама думаю, вот пришла пора для девочек выбирать свой жизненный путь, но никто из них, в том числе и Таня, не задумались над тем, что он может быть иным помимо института. Ни одна из таких профессий, как профессия маляра, штукатура, токаря, слесаря, доярки, портнихи, повара, не вызывает в них энтузиазма. В чём дело? Конечно, уж не в барском пренебрежении к ним, к этим профессиям: ведь в большинстве случаев родители девочек и есть эти самые строительные рабочие, швеи, сапожники, продавцы и т. д. И девочки прекрасно отдают себе отчёт в том, что труд их родителей общественно полезен и поэтому уважаем и почётен. Дело тут в другом. Слишком легко и бездумно мы внушаем детям чуть ли не с пелёнок, что труд – это творчество, горение, подвиг. Ну а какой же это подвиг, если сидеть в сапожной мастерской и изо дня в день прибивать подмётки?

Для юноши подвиг и романтика неотделимы, а потому ему, может быть, трудно понять, что зерно подвига может таиться и в таком сугубо прозаическом деле, как прибивание подмёток.

Подруги Тани, так же как и она сама, не мыслят своего будущего без труда, мечтают прожить жизнь достойно, как подобает комсомолкам, но где и как найти применение своим силам, они не знают. И школа не подсказала им этого. Ведь долгое время считалось, что основная задача школы – подготовить для вуза достойное пополне ние. Больше того, работа школы нередко оценивалась по количеству учащихся, поступивших в институты…