Маленький большой человек - Томас Бриджер

Маленький Конь и другие мальчишки все время перешептывались и хихикали, как я сильно подозреваю, на мой счет. В самом деле, никто, кроме меня, не таскал на себе штаны, рубаху, башмаки, да еще и шляпу, но когда мы вернулись к ручью и полезли купаться, меня отличал от них лишь цвет кожи. Вода сначала обжигала холодом, но это лишь прибавляло визга и озорства.

Когда мы выбрались на берег, я принял героическое решение и надел одни лишь штаны, что тут же было оценено по достоинству и еще больше сдружило меня с моими новыми товарищами.

В лагере они притащили мне целый ворох индейской одежды. Тогда я наконец стянул штаны и обрядился в латаные-перелатаные бриджи из оленьей кожи и подхватил их на талии ремнем. Кроме того, мне достались мокасины, а долговязый мальчишка по имени Маленький Медведь всучил еще и грязное желтое одеяло. Ему-то я и отдал свои прежние штаны, и он недолго думая обрезал ножом штанины, сделав из них гетры, а все остальное выбросил. Башмаки мои никому не понадобились и так и остались лежать на земле. В последний раз я их видел, когда лагерь снимался с места. Если индейцу что-нибудь не нужно, то он просто перестает видеть это и будет сотни раз проходить мимо, даже не удосужившись пнуть никчемный предмет ногой, дабы убрать с дороги.

Тем утром мы так и не позавтракали по той простой причине, что не оказалось еды. Антилопу съели всю, до последней косточки, прошлой ночью, а забивать собак ради нас, разумеется, не стали. Дело здесь было даже не столько в нас, сколько в том, что лошади исчезали каждую ночь, а индейцам требовались хоть какие-нибудь вьючные животные, чтобы перевезти лагерь на новое место. Керолайн так и не вернулась, хотя я все еще поджидал ее, причем мне даже в голову не приходило, что ее могли убить, и мне не с кем было словом перемолвиться на родном языке.

Однако не успело солнце завершить свой ежедневный круг по небосклону, я уже мог с грехом пополам объясняться на языке знаков, и мы «болтали» с Маленьким Конем обо всем, что можно объяснить с помощью жестов. Например, когда вы хотите сказать «человек», то должны поднять указательный палец, держа руку ладонью к себе. А если решите выразить более сложное понятие, скажем, «белый человек», то должны провести пальцем по лбу, как бы отмечая на нем край шляпы. Когда Маленький Конь сделал этот жест впервые и показал на меня, я решил было, что он хочет сказать: «Смотри, на мне твоя шляпа» (как оно и было на самом деле), но потом понял, в чем дело. Просто же жест «человек» означал, разумеется, индейца.

Чтобы сказать «шайен», требовалось провести указательным пальцем правой руки по тому же пальцу левой, как бы нанося на него полосу (стрелы каждого племени были разными, и шайены использовали в качестве отличительного знака своих полосатые перья дикой индейки). Кстати, в разговорном языке они никогда не называли себя «шайен», а скорее «цисцистас», что значило «люди», «человеческие существа». Кем были все прочие, их мало заботило.

После купания мы стали играть в охоту на буйвола, посылая друг в друга стрелы без наконечников. Затем мальчишки затеяли мериться силой, в чем я никогда особо не отличался, да и побаивался бороться всерьез. Но, получив пару весьма болезненных ударов, я разозлился, плюнул на осторожность и быстрым боксерским приемом расквасил нос ближайшему противнику. Им оказался Маленький Медведь, тут же безжалостно осмеянный своими сотоварищами. В этом смысле индейцы ничуть не отличаются от белых. Мне стало жаль парня, и я показал, как мог, что не хотел ставить его в глупое положение.

Это было большой ошибкой с моей стороны. Мне следовало или вообще не трогать его, или же, разбив ему нос, гордиться этим, а то и еще наподдать, окончательно доказав свое превосходство. Таково нерушимое правило индейцев. Ни в коем случае нельзя выражать свои сожаления или соболезнования побитому, если только, сломив его сопротивление, вы не хотите заодно сломить его дух. Я этого тогда еще не знал и, чтобы загладить свою вину, принялся защищать его от других. В результате я получил злейшего врага на всю жизнь, который еще долгие годы доставлял мне кучу неприятностей.

Еще я помню, как мы играли вместе с девчонками в «лагерь». Это было точной копией жизни взрослых. Девочки ставили маленькие типи, а мальчишки вели себя как их мужья: совершали военные «вылазки» и охотились, то есть старались попасть стрелами в колючий плод опунции, который, перебегая с места на место, таскал на конце палки один из нас. Поразить цель означало добыть дичь, а промахнуться — получить тычок в зад шипастой мишенью. В этом, на мой взгляд, заключен глубокий смысл: подобное воспитание болью навсегда врезается в память будущего охотника и дает ему пусть слабое, но все-таки реальное представление об опасности.

Поначалу я принимал участие в забавах на равных основаниях, но лишь до игры в «лагерь». Подозреваю, что здесь постарался Маленький Медведь, бывший по всеобщему признанию детей их боевым вождем, поскольку пускал свои стрелы точнее всех прочих и пугал легковерных малышей своей ужасной военной раскраской, а также грубо обтесанной дубинкой. Тот, кто лучше всех дерется, и становится у индейцев их боевым вождем. Но лишь на время войны. В мирное время у племени был другой лидер. Так, в бой шайенов водил Бугор, а всеми прочими делами заправлял Старая Шкура. Оба вождя прекрасно ладили между собой, если, конечно, в их отношения не вмешивалось виски.

Но вернемся к Маленькому Медведю. Он был на год старше меня, высок, силен и честолюбив. О нашей с ним драке могу сказать лишь одно: он без труда прибил бы меня, как комара, если бы имел хоть малейшее представление о боксе. Но я не ответствен за его невежество. Я никогда не был велик ростом, зато всегда отличался сообразительностью и ловкостью.

В свои первые дни в лагере краснокожих я во многом зависел от остальных мальчишек, от того, что они могли мне дать: лук, стрелы, палку, на которой скакали верхом, как на лошади… Но едва дело дошло до «войны», даже Маленький Конь бросил меня на произвол судьбы, и я вынужден был оставаться с девчонками и малышами, игравшими в «лагере» роль детей. Волей-неволей мне приходилось делать часть женской работы, ставя и сворачивая игрушечные типи, за что друзья-насмешники и прозвали меня… впрочем, это не так уж важно.

Еще одним взрослым испытанием был так называемый «Солнечный танец». Ребята втыкали себе в тело шипы, привязывали к ним тонкие веревки из полосок кожи, а к их концам — черепа диких собак или койотов и в таком виде разгуливали по прерии. В порыве отчаяния я чуть было не решился попробовать это на своей шкуре, но даже в том нежном возрасте уже догадывался, что белый лучше краснокожего варвара. Почему, спросите вы? Да потому, что он пользуется своими мозгами. Индейцы еще несколько веков назад узнали, что разные тяжелые предметы можно передвигать, подкладывая под них круглые бревна, но за все проведенное среди них время я так и не увидел ни одного подобного приспособления, не говоря уже о колесе. Можно объяснять это их неистребимым невежеством или упрямством, но все гораздо проще: варвары есть варвары.