Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский

ни помощи допроситься не могли, отправляли их как неприятелей, не желая знать. Даже те, которым приходили на помощь, были рады от них отделаться.

Какое-то время терпел так Оттон из Пилцы, а до доходили до него всё более тревожные новости.

Духовенство, на которое он рассчитывал, было бессильно, в конце концов и оно портить отношения со своими и разрывать с ними из-за губернатора не хотело.

Епископ советовал поговорить с Пжедиславом из Голухова и через него привлечь землевладельцев на свою сторону. Оттон из Пилцы, зная, что звать его к себе было бы напрасно, потому что воевода точно не появился бы, узнав, когда найдёт его в Голухове, сам с маленьким отрядом поехал к нему.

Они не были чужими друг другу, потому что уже не раз в жизни встречались; но теперь сложились новые отношения и предшественник на губернаторском месте уже в Познани не появился.

Одним весенним днём, неожиданно рано, с градом, ливнем и ветром в злую годину прибыл Оттон из Пилцы в Голуховский замок.

Когда он заезжал, не знали, кто это был, а так как гостеприимство у нас всегда была наипервейшей добродетелью, даже не спрашивая, поднимали решётку.

Пан Пжедислав вышел, наверное, думая, что это кто-то другой, и очень удивился, когда увидел Оттона. Не очень довольный, он должен был впустить его в дом и поздороваться.

Топорчик уже так был раздражён тем, что с ним там и даже по дороге случилось, что не сел, не принял гостеприимства, пока не выбросил всё, что имел на сердце.

– Пане воевода, – воскликнул он, стоя в предсенях, – я знаю, что вы мне не рады, что я для вас гость неприятный, но – вы ко мне не захотели бы ехать, поэтому пришёл я к вам.

Пжедислав поклонился. Они вошли в большую нижнюю сводчатую комнату. Хозяин первый указал на стул. Оттон не сел.

– Я прибыл к вам за советом, – сказал он. – Королева Елизавета, на которую король сдал правление этим королевством, по совету своих панов комесов и баронов послала меня сюда вместо вас. Верьте, что я об этом не старался, не добивался… Я знал, что вы примите меня с неблагодарным лицом.

Я должен быть послушным королеве, рад бы делать только то, что вам может быть добрым и милым. Почему вы все, будто дали друг другу слово, отстраняетесь от меня?

Пжедислав помолчал немного.

– Во-первых, я должен сказать вам то, что у меня больше всего на сердце лежит, – сказал он, – то, что я тоже санимал должность губернатора, как обязанность, но не то, что бы на этом настаивал и об этом старался. Сегодня я не взялся бы за неё.

Может ли это быть, чтобы вы сами не знали, почему вас так принимают великополяне? Эта земля, Пястовское гнездо, от которой всё это государство получило имя и королей, лишённое всего, даже того привилея, что стерегло в Гнезне короны… было при том одном, что его всегда великополянин занимал.

Не имея удельных князей, хотели над собой такого, что тут бы родился и воспитывался.

– Разве во всей этой Короне не все братья? – спросил Оттон. – Ведь наших Топоров много в Силезии и тут у нас. Я тут чужой?

– Если мы и братья, то двоюродные, – рассмеялся Пжедислав, – напрасная это вещь – доказывать иначе, когда по речи и привычкам любой поймёт, что нас не одна наседка выседела. Впрочем, тут о законе идёт речь, а не о любви. Если бы вам в Краков послали великополянина, вы также бы на него негодовали. Ни королева, ни король не понимают этого, вы, милостивый мой, должны были заранее знать, что вас ждёт.

Оттон из Пилцы гордо покачал головой.

– Я провинился в том, что этого не предвидел, – сказал он. – Свершилось. Позволить вам сегодня себя выгнать, себя, посланному с руки короля, было бы позорно… Поверьте мне, что я желаю добра и…

Сделав ему знак рукой, Пжедислав не дал ему говорить.

– Это ничуть не поможет, – прервал он. – Вы выбрали плохое место. Жаль мне вас, но тут нечем помочь.

– Моя честь не позволяет мне его оставить.

– А наша честь не допускает, чтобы мы иначе вас приняли, только так, как видите.

– Значит, знать меня не хотите?

– Оттона из Пилцы уважаю, – сказал Пжедислав, – но губернатора в Познани краковянина – не знаю.

– Где же то право, которого вы придерживаетесь?

– Его записали века… стоит ли где на бумаге или нет, мы его у себя отобрать не дадим.

А спустя минуту воевода добавил:

– Дойдёт до того, что, когда сегодня всё нужно писать и запечатывать, потому что слово ничего не стоит, мы постараемся на каком-нибудь будущем съезде, даст Бог, о том, чтобы обычай превратился в письменный закон.

Они стояли так напротив друг друга, а воевода постоянно указывал гостю на стул, когда тот глядел уже в открытое окно, не пройдёт ли град и слякоть, чтобы, не мешкая, удалиться.

Подали заздравные кубки, Оттон своего не коснулся.

– Пане воевода, – сказал он, – мне кажется, что королевская воля выше права. Постарайтесь её изменить, но слушать её нужно.

– А я полагаю, что рыцари тех земель имели свои законы и даже у своих собственных панов упомяналось о них; что говорить о чужаке?

– Но он наш король, – ответил Оттон.

– Ещё больше венгерский и долмацкий… – шепнул воевода.

Задумчивый Оттон медленно прошёлся по комнате.

– Вы должны помнить о том, – сказал он, – что пока жил король Казимир, он лучше всех старался о том, чтобы из разорванного государства создать целое, потому что это даёт ему силы. Значит, вы хотите разорвать то, что он соединил, соглашаетесь на безопасность и силу этой короны?

– Всё-таки мы не отделяемся и королю в послушании не отказываем, – ответил Пжедислав, – но мы хотим, чтобы он одинаково был великопольским, как краковским.

Оттон передёрнул плечами.

На дворе ещё свирепствовал ветер и град с дождём бил о стены; но, не обращая на это внимания, дольше уже разговаривать не желая, Оттон взял в руку свой колпак, который он положил на стол, поклонился и направился к выходу.

– Без гнева, – сказал Пжедислав. – Вы хотели от меня совета, я дал вам его. Делайте, что считаете правильным.

– Я должен удержаться в должности, – гордо ответил Топорчик. – Вы также должны подумать, годится ли вам начинать войну с королём и королевой.

– Нас вызвали, – коротко сказал Пжедислав.

По обоим было видно, что они не чувствовали себя врагами, и что скорее имели расположение друг к другу, чем антипатию, но ни один из них