Спитамен - Максуд Кариев

Пожилую женщину, поведавшую легенду о сумалаке, сменила другая, приняв у нее большую длинную ложку, вязнущую в густой патоке. А та села на рогожу, ей подали шербет, и она, чтобы подруги не заскучали и не потянуло их ко сну, принялась рассказывать другие предания, короткие и длинные, которых она знала массу, загадывать загадки, смешить забавными историями, происшедшими якобы с ее знакомыми.

В другом конце двора, вблизи конюшен, заполыхал другой костер, и Равшанак увидела собравшихся возле него своих подружек и парней. Оттуда вскоре донеслись веселые возгласы, смех, песни.

Наслушавшись былей и небылиц, смешных историй и вдоволь насмеявшись, Равшанак вновь передала ложку матери и вприпрыжку побежала к костру, где веселились ее сверстники. Да тут и детворы, оказывается, было полным полно, они носились друг за дружкой, играли в прятки, а один из мальчишек чуть не сбил Равшанак с ног, за что получил от нее подзатыльник. Подружки затеяли с парнями игру в жмурки. Увидев Равшанак, они кинулись к ней, приглашая включиться в игру, завязали ей платком глаза и разбежались врассыпную, хлопая в ладоши.

Вдруг от костра, где готовился сумалак, донесся шум. Там началась какая-то суматоха. Послышался звон разбиваемой посуды, разлетающихся по каменным плитам двора черепков. И если бы не смех женщин, то можно было бы подумать бог знает что. Это они всего-навсего мазали друг дружке лица мукой. А седобородый старец хватал старые, отслужившие век кувшины, блюда и, высоко подняв над головой, грохал их о каменные плиты.

Поняв, что скоро рассвет и Навруз на подходе, девушки и парни тоже стали осыпать один другого мукой, бить специально принесенную старую посуду. Ибо с уходом старого года в доме не положено оставлять и старых вещей, надтреснутой, сколотой посуды, протертой и порванной одежды. Из комнат слуги охапками выносили старые потрепанные подстилки, рваную одежду, утварь и бросали в костер. Пусть вместе со старьем исчезнут былые горести!.. Со всех концов замка сбежались к кострам дети. Даже малыши, которых родители с вечера уложили спать, спохватясь, выбрались из постелей и прибежали сюда. Они — то знали, что теперь начнется самое интересное — радение.

Сначала к радению приступили пожилые женщины. Вот одна из них, полная, с растрепанными седыми волосами и горящими глазами, похожая на старую колдунью, выступила в середину круга, приблизившись к самому краю костра, ее едва ли не касались высокие языки пламени, развела в сторону руки и, сопровождая взглядом летящие к небу искры, стала ритмично топтаться на месте, поворачиваясь то влево, то вправо и мотая головой, что-то бормоча и время от времени выдыхая в костер: «Хуув — в–в!.. Хуу — в–в — в!..»

И другие женщины постепенно задвигались в такт ей, прилаживаясь к ее ритму и вместе с ней выдыхая: «Хуув — в–в!..»

Освещенный пламенем хоровод женщин, обсыпанных мукой и казавшихся седыми, медленно двигался вокруг костра. А женщина в середине круга все убыстряла и убыстряла движения, и позванивали на ней монисты, кулоны, браслеты. Широкие рукава, словно крылья, мелькали над костром, грозя воспламениться. Вот она перевела дыхание и после долгой паузы запела:

Когда на горах туман, хуув — в!..Когда ревет в ущелье лев, хуув — в!..Когда послышался шум крыльев дракона, хуув — в!..Есть ли кто, чье сердце не сжимается от страха?..

И все нараспев дважды повторяют последнюю фразу:

Есть ли кто, чье сердце не сжимается от страха?..

Голос у женщины — запевалы оказался неожиданно красивым и мелодичным. Она пригладила волосы, улыбнулась и словно помолодела.

Если выкупают в прозрачном роднике, хуув — в!..Если расчешут гриву и хвост, хуув — в!..И подведут коня, хоть и без седла, хуув — в!..Кто же на него не сядет?!..

Теперь женщины, крепко взяв друг друга под руки, делали шаг то вправо, то влево, то вперед, то назад и, задирая кверху лица, разом выдыхали в светлеющее небо, где уже таяли звезды: «Хуув — в–в!..»

А голос запевалы все набирал силу, становился звонче, взмывая ввысь, обгоняя искры и дым костра.

Если возведут дворец из яхонта, хуув — в!..Колонны унижут жемчугами, хуув — в!..И станут приглашать, вторя: «Войдите, гость!..»Ну, как не перешагнуть порога?..

Женщины помоложе стали одна за одной отделяться от общего хоровода, казавшегося им чересчур медлительным, и уже в одиночку самозабвенно отдавались танцу, будто демонстрируя, как они стройны, гибки, как притягательно красивы. Иногда они издавали то вопли, то стоны, будто исторгали из себя, изгоняли из сердца скопившиеся за целый год тоску, уныние, страдание. Да, конечно, каждая из них о чем-то думала, мечтала, у каждой были неисполнившиеся желания, и нынче, в ночь перед Наврузом, с помощью ритуального танца они стряхивали с души, освобождались от всего, что заставляло их проливать слезы, и со словами песни слали к небу свои мольбы быть к ним в следующем году помилостивее, одаривать их почаще радостями…

Наверное, уже более часа длилось радение. Движения начавшей его пожилой женщины постепенно сделались вялыми, вдруг она покачнулась, стала заваливаться на бок, успела проскочить сквозь цепь хоровода и свалилась без чувств. Кто-то брызнул на нее водой, дал попить. Одной молодухе, ждущей, оказывается, ребенка, тоже сделалось дурно. Но ей не дали упасть, подхватили, отвели в сторону, усадили на курпачи, постланные в три слоя…

Смолк голос певицы, но танцующие вроде не замечали этого; женщины постарше толклись на месте, закатывая глаза и шевеля губами, молодые же изгибались, точно змеи, то поднимая вверх руки, то опуская. И от глубоких вздохов — хуув — в! — колебалось пламя костра. «Хуув — в–в!..» Еще кто-то из танцующих рухнул. Через нее переступали, не прекращая танца, спотыкались, пока кто-то не оттащил упавшую в сторону.

Женщина — запевала отдохнула, отпила из ведра холодной воды, ополоснула лицо, проворно поднялась и опять присоединилась к радеющим.

Последние звезды в небе исчезли. Быстро светало. Костер постепенно угасал, и теперь над ним курился только дым. Слабели голоса поющих, стали замедленными движения танцующих. То одна, то другая из женщин отделялась от хоровода, усаживалась на подстилку, обмахиваясь ладонью и тяжело дыша. Та, что начала радение первой, закончила его последней.

С восходом солнца все приступили к дневным хлопотам, предваряющим любой праздник; дети, балуясь и шумя, вновь стали носиться вокруг костра.

В огромном глиняном кувшине принесли шербет, несколько дней настаивавшийся на сушеных абрикосах, персиках, яблоках, разлили его по чашам и разнесли всем, кто теперь отдыхал на подстилках после радения.

…А по соседству, в другом небольшом уютном дворике, обнесенном высокими каменными стенами, по которым карабкался, переплетаясь, виноград, сидели в беседке Хориён и Оксиарт, услаждая себя приятной беседой и молодым мусалласом. Еще дымились только что погашенные факелы, вставленные в специальные гнезда в стенах, а на серебряной посуде уже отражался матовый свет утра. Двоюродные братья всю ночь просидели, не вставая, на деревянном помосте, застланном в несколько слоев мягкими кошмами, и за разговором не заметили, как пролетели часы, вслед за которыми поспешил Навруз. Мотыльками порхали вокруг них слуги, то и дело меняя закуску, унося, что успело остыть, и ставя взамен дымящиеся от жара шашлыки, испеченных в тандыре фазанов с чесночной приправой, подливу из перепелиных языков и толченого ореха.

Из-за высокой стены время от времени доносились голоса женщин, крики детворы, но увлеченные беседой братья их словно не слышали.

— Что ж, брат, у тебя, значит, нынче двойной праздник, — сказал Хориён, осушив чашу и утерев пальцами усы. — И Навруз, и помолвка дочери.

— Воспользовавшись поводом, я послал гонца с приглашением к Спитамену, которого в последнее время не заманишь ни на какой пир.

— Да, он постоянно в хлопотах. Только в каких, непонятно. Должно быть, у вас к нему важное дело, коль послали специального нарочного.

— Хотел купить десять-пятнадцать скакунов из его табуна, чтобы посадить на них своих воинов. А он мне почему-то заявил, что сейчас у него таковых нет. Мне же доподлинно известно, что есть.

— Странно. И я получил от него такой же ответ, — пожал плечами Хориён. — Возьмем-ка его в оборот. Мы ведь не просим на правах соседей сбавить нам цену.

— Лишь бы приехал. Если ему ничто не помешает, то с часу на час будет здесь.

— У него породистых кобылиц более тысячи. Неужто ни одна за последние два-три года ни разу не ожеребилась, ха-ха-ха, — рассмеялся Хориён. — Или более выгодных покупателей нашел?