Театральный маньяк - Бабицкий Стасс

– В том-то и беда… Мы не повзрослели. Не только мы, целое поколение. Так хорошо было в детстве, что мы решили в нем задержаться на подольше. Да, обросли мышцами, бородами и проблемами. А в душе остались мальчишками. Обиженными, злыми, напуганными… Надеемся, придет кто-то и за нас решит. Позовет добрым голосом из форточки: ужинать пора! Но ведь и здесь мы эгоисты – хотим перекладывать на других свои косяки. На маму, жену, друзей, шефа, дьявола в конечном итоге… Не замечая, что все зло мы творим сами. Заигрываемся, оголтело и увлеченно. А кто вазу разбил? Это не я. Ее неудачно поставили. Никто не спешит признать вину, потому что не понимает, как жить с ней дальше. С каменюкой неподъемной, которая давит, и давит, и давит… Знаешь, почему я в церковь-то ушел? Хотел сбежать от ответственности. Крутил в институте сразу с двумя девчонками и так получилось, они в одну неделю объявили, что ждут ребенка. Детей. Моих детей, понимаешь? Я представил, что дальше начнется: разборки, метания, с кем остаться, кого бросить и прочее. Среди ночи отправился в ближайший монастырь. Наплел чего-то, уже и не помню. Думал, Бог простит и успокоюсь. Но нет… Одна подруга сделала аборт. Вторая родила девочку. Катюшей назвала. Сколько ей? Лет десять. А я с ней ни разу не разговаривал, видел издали.

– Отчего же не подошел?

– Зачем? Ее воспитывает другой человек, которого она называет «папа». И все эти годы я живу в одном режиме: пытаюсь научиться любить и прощать. Всех. Как в детстве. Мы, недовзрослевшие мальчики, как назло не смогли сохранить в себе именно это. Самое важное. Только ты сумел. Завидую. Хотя и грех… Что-то Генки долго нет, – он оглянулся на темный угол. – Пойду, проверю.

Генка предсказуемо рыдал. Ему было жалко. Жорку, который отсидел семь лет за чужую вину. Эдика – он ведь потерял и любимую, и друга. Жену-красавицу, которая прожила столько лет с лживым изменщиком. А больше всех, конечно же, себя. Дурака. Гниду пьяную.

– У вас ведь жизнь. Страсти. Эмоции. По-настоящему, – обрушил он на Костю цунами из слез и соплей. – А я как в дешевом сериале, где все насквозь фальшивое. И нет никаких шансов это изменить. Еще вру, что пишу на чистовик… Костик, я ведь сейчас понял, насколько низок и жалок. Ведь если бы Элька сбила людей возле моего дома и набрала мой номер, я бы не вышел к ней. Я ведь трус. И бездарь. Думаешь, почему на самом деле пишу один слоган, а не десять?! Да потому что не в силах придумать больше одного. Скажи, что делать, Костя? Что мне делать?!

– Для начала, давай-ка, умойся, – утешать священник умел. – Нашел место, чтобы важные вопросы задавать! Да и вообще, лучше поговорим на свежую голову. Давай, приходи завтра в храм. А пока нужно решить, как разъезжаться будем… Я-то на самокате. А вас, алкоголиков и тунеядцев, не в метро же грузить?!

Приглушенный крик раздался в зале ресторана. Потом заголосили на полную громкость: «Уби-и-и-или!!!»

Генка перестал рыдать и почти протрезвел. Друзья столкнулись в дверях, замешкались на пару мгновений. Но к столику первым добежал Костик. Он гнал от себя страшную картинку, не хотел верить, а подсознание рисовало скрюченного, окровавленного полицейского и яростный оскал бывшего зэка. Но лицо Жорки было умиротворенным. В глазах ни тоски, ни боли, которые раньше нет-нет, да проскальзывали. А по груди расползалось рубиновое пятно, так бывает, когда бокал бордо на себя опрокинешь…

Но вино в тот вечер друзья не заказывали.

Жорка лежал на полу. Шебутной поросенок бегал вокруг, повизгивая, толкая пятачком то в бок, то в колени – поднимайся, чего же ты… Официант сидел на корточках и пытался нащупать пульс. Истеричная блондинка за соседним столиком нервно кричала что-то в мобильник по-французски. «Забери меня отсюда», – машинально перевел Костя, вспомнив школьные уроки. Администратор тоже звонил по телефону, но четко и собрано. Вызывал полицию.

– Ваш друг, чудо-богатырь… Пришел с улицы. Заспорили. Выхватил из кармана нож, ударил… Я даже движения не заметил, – рыжий-конопатый говорил извиняющимся тоном, как будто мог остановить трагедию.

– Где… – хрипнул Генка, – где Эдик?

Администратор, не отрываясь от телефонной трубки, показал на выход.

Фонари горели ярко, как церковные свечи. Народу на тротуарах было много, все возбужденно галдели. Иммунитет опять подвел: не каждый день увидишь майора при полной форме и в пижонском клетчатом пиджаке. С окровавленным ножом.

– Смотри, вот он! – Костя потянул Генку в соседний двор. На детскую площадку. Там в песочнице сидел Эдик. Сгорбившись. Руки его хаотично двигались, и когда друзья подошли ближе, стало понятно почему. Эдик играл в ножички – сам с собой. Выкидуха, испачканная кровью, раз за разом втыкалась в рыхлый песок.

– Смотрите, все получается. А челочка – нет, – Эдик поднял глаза. Священник попытался разглядеть в них признаки раскаяния или безуминку. Но серые колодцы поразили своей пустотой.

– Я ведь боялся сегодняшней встречи. Ждал конфликта. Упреков. Драки, – Эдик сжал огромные кулаки, аж костяшки побелели. – Ненависти ждал. Я бы понял. А он…

– Простил, – прошептал Костик.

– Вернулся с перекура. Вас нет. Жорка мне и рассказал то, что не хотел при всех… Элька к нему в колонию приезжала. Мне соврала, про фестиваль какой-то музыкальный. Всю правду ему и выплакала. Это ведь не она в ту ночь за рулем сидела, а я…

– Как… ты… мог… – задохнулся от возмущения Генка.

– А что было делать? – взревел Эдик раненым зверем. – Мы тогда крепко выпили. Отмечали с Элькой мой первый успех в полиции. Начало большой карьеры… Я сразу просчитал, Жорка захочет прикрыть любимую девушку. Эльвире пообещал: обязательно отмажу, тюрьма ему не грозит.

– Соврал, тварь! – продолжал яриться Генка.

– Кто же знал, что Жорка тоже пил в тот вечер… Но я сегодня ждал от него как раз такой, агрессивной реакции. Обматерит. Ударит. Я бы понял. На колени перед ним бухнулся и умолял простить… А он молчал, – Эдик продолжал втыкать нож в песок, и стало заметно, насколько сильно у него дрожат пальцы. – Потом спросил: Элька из-за этой истории с наркотиками связалась? Вину пыталась заглушить? А я ведь сам ее погубил. Сначала заставил соврать из любви ко мне. Потом застукал со шприцом… Надо было отправить лечиться. Но стал ей героин со склада вещдоков таскать. Боялся, вдруг в клинике проговорится в беспамятстве о моем преступлении… Бедная девочка. Угасла за год. Я Жорке как на духу страшные факты выложил. А он в ответ: ты сам себя наказал. Страшнее никто не накажет. Но мне не нужно его снисхождения. Я ждал суда, приговора. Очиститься хотел. А тут… Нащупал в кармане пиджака этот проклятый нож…

Вдали послышался вой полицейских сирен. Собаки, бегущие по следу волка, подумал Генка. А вслух выдал совсем другой образ:

– Ты хуже паука, который своим ядом отравляет все вокруг. Ты столько людей погубил. Дружбу нашу растоптал. Тебе нужна ненависть? Я тебя ненавижу. Жалею, что смертную казнь отменили. Ничего, будешь сидеть в тюрьме, пока не сдохнешь. Сволочь!

«А я жалею о том, что мы так и не научились прощать. Не только ближнего, но и самих себя», – хотел сказать Костик. Но не сказал. Молча обнял Генку за плечи и повел прочь.

Сирены выли все ближе.