Диалоги кармелиток - Жорж Бернанос

...ей даже выпала честь провести это время при господине капеллане, в обстоятельствах, которые я не имею права открывать, даже если бы считала это нужным; иначе я могла бы повредить одному нашему другу или, во всяком случае, полезному помощнику. А теперь перейдем к тому, для чего мы собрались. Я предлагаю, чтобы все мы вместе принесли обет мученичества ради сохранения Кармеля и спасения нашего отечества.

Никакого энтузиазма в ответ. Монахини переглядываются между собой.

Я рада видеть, что вы принимаете это предложение столь же хладнокровно, сколь мне внушил Господь хладнокровно его сделать. Речь действительно идет не о том, чтобы отдавать наши бедные жизни, питая слишком большие иллюзии об их ценности. Ибо никогда не была так верна, как сегодня, старая мудрость: как дарить значит больше, чем что дарить. Мы должны принести в дар наши жизни со всей пристойностью. Отдавать их с сожале­нием и даже с тайной грустью — это не будет нарушением пристойности. Наоборот, мы грубо и тяжко ее нарушим, если будем кружить себе головы громкими словами и красивыми жестами, как солдаты перед атакой пьют вино с примесью пороха.

Мать Жанна. Какие в точности обязательства мы берем на себя этим обетом?

Мать Мария. Разумеется, мы не обязуемся предпринимать какие-то резкие и неосторожные шаги. Они послужили бы только провокацией и вызовом тем, кто вполне способен выместить свою злость вместо нас на невинных. Но существуют законные способы избегать мученичества, и мы заранее запрещаем себе ими пользоваться, как больной, который отказыва­ется от спасительного лекарства, чтобы его хватило на помощь другим.

Старая мать Жанна Держит краткий совет с теми, кто сидит к ней поближе.

Мать Жанна. Мы полностью принимаем объяснения и уточнения, сделанные Вашим Преподобием. Но мы опасаемся, что они будут неверно поняты более молодыми членами нашей общины. Столь необычные обеты имеют тот недостаток, что они могут внести смятение в умы и даже раздор в души.

Мать Мария слушает молча. Она не торопится с ответом.

Мать Мария. Вот почему я всегда полагала, что решение о таком обете и по существу, и применительно к обстоятельствам должно быть принято единодушно. Если хоть одна из вас будет против, я тут же откажусь от своего предложения.

Сестра Констанция уже несколько минут наблюдает за Бланш де Лафорс, сначала украдкой, потом явно. Бланш выглядит очень усталой. Зрителю должно быть ясно, что отныне она будет игрушкой обстоятельств и в любом случае не посмеет открыто пойти против

остальных.

Мать Жераль (она глуховата, приходится кричать ей в ухо). В таком деле старшие должны бы говорить за младших и от их имени. Требовать разумности в двадцать лет — увы! Из этого получается обычно больше срама, чем чести.

Мать Мария. Мой замысел был, чтобы мы приняли это решение тайной подачей голосов. К примеру, господин капеллан мог бы выслушать наши ответы, и они были бы защищены тайной исповеди.

Лицо Бланш очевидно светлеет. Сестра Констанция не сводит с нее глаз.

Мать Мария (пожилым монахиням). Вы этим полностью удовлет­ворены, матери мои?

Мать Жераль просит повторить ей эти слова и отвечает:

Мать Жераль. Во всяком случае, очень успокоены.

Капеллан. Достаточно, если вы будете по очереди проходить за алтарь.

Монахини встают. Среди них выделяется группка молодых монахинь. Одна из них незамет­ным кивком указывает на сестру Бланш и говорит тихонько:

Сестра Сен-Шарль. Держу пари, что будет один голос против.

Сестра Констанция стоит совсем рядом. Неясно, слышала ли она. Глаза ее опущены. Одна за другой монахини исчезают за алтарем и почти сразу же появляются снова. Это непременно должно происходить очень быстро. Когда появляется Бланш, на лице ее растерянное выражение, как у человека, который только что принял решение «орлом или решкой». Констанция провожает ее взглядом. Монахини рассаживаются по местам. Капеллан подходит к матери Марии и что-то ей тихо говорит. Мать Мария объявляет, по-прежнему сохраняя

спокойствие.

Мать Мария. Один голос против. Этого достаточно.

Сестра Констанция бледна как смерть.

Сестра Сен-Шарль. Мы знаем чей...

Сестра Констанция. Это мой.

Все ошеломлены. Бланш плачет, закрыв лицо руками.

Господин капеллан знает, что я говорю правду... Но... Но... Теперь я заяв­ляю, что согласна со всеми вами, и... я... я желаю... я хотела бы, чтобы вы мне позволили принести этот обет...

Молчание.

Молю вас, ради Бога всемилостивого.

Капеллан. Согласен. Присоединитесь к вашим подругам, сестра Констанция. Вы будете подходить сюда по двое. Сестра ризничая, откройте книгу Святых Евангелий и положите ее на налой.

Капеллан торопливо натягивает облачение. Мать Мария передает книгу одной из монахинь, которая начинает громко и монотонно читать отрывок из Мартиролога[17].

Сначала самые юные. Сестра Бланш и сестра Констанция, прошу вас.

Контраст между лицами Бланш и Констанции по-прежнему бросается в глаза. Они опускаются на колени рядом и предлагают свои жизни Богу ради спасения Кармеля и Франции. Нужно, чтобы в это время из города доносился какой-то шум — песни, топот, не важно,— но сильно приглушенный. Голос Бланш звучит очень отчетливо и напряженно, должно быть более или менее ясно, что силы ее на исходе. Когда она возвращается на свое место в глубине помещения, монахини стараются выстроиться по возрасту, согласно желанию капеллана. Видно, как в этой суете Бланш выходит из часовни и убегает.

Сцена XIV

Монахини в светской одеяние, они покидают обитель с узелками в руках. Тем временем разграбление монастыря продолжается. Посреди всего этого возвращается настоятель­ница. Сначала она в окружении монахинь, толпящихся вокруг нее. Она спрашивает — неожиданно и без всякой задней мысли.

Настоятельница. Вы все здесь, доченьки мои? Я вас всех вижу?

Смущенные взгляды. Настоятельница не требует ответа. Чувствуется, что сейчас она спешит остаться наедине с матерью Марией от Воплощения. И вот они одни.

Настоятельница. Итак, вы решили принести этот обет? Мать Мария. Я почти не надеялась вновь вас увидеть, по крайней мере в сем мире... Иначе...

Настоятельница. О, я вас не виню! Я только всегда боялась, что вы ошибаетесь, когда величие души влечет рас отвечать на исступление зла исступлением добра, словно два мощных голоса пытаются перекричать друг друга. Но именно тогда, когда зло делает больше всего шума, мы должны делать его как можно меньше — таковы обыкновение и дух нашего ордена, предназначенного для созерцания. Да, когда власть зла — которая, впрочем, есть не более чем призрак, иллюзия,— заявляет о себе особенно громко, тогда Господь снова становится младенцем в яслях, словно бы для того, чтобы ускользнуть от собственного правосудия, от настояний со­бственного правосудия и как бы обмануть его. И если все действительно происходило так, как вы мне рассказали, разве не может само нежное младенчество Господне, в лице нашей бедной дочурки Бланш, поплатиться за такое проявление героизма? Надеясь обеспечить свое спасение, не поста­вили ли мы под угрозу спасение Бланш? О, я только простая и недалекая монахиня. Но я всегда думала, что если сила — это добродетель, то такой добродетели не может хватить на всех, что сильные сильны за счет слабых и что во всеобщем искуплении со слабости будет наконец снято проклятие...

Мать Мария от Воплощения опустила голову. Долгое молчание.

Мать Мария. Как только это станет возможно, я буду просить у Вашего Преподобия разрешения отправиться в Париж на поиски мадему­азель Бланш де Лафорс.

Настоятельница. Я вам в том не откажу.

Молчание.

Хотя мне будет очень тяжело остаться одной в такую минуту.

Мать Мария опускается на колени перед настоятельницей.

Мать Мария. Я прошу у Вашего Преподобия прощения за свою вину. Да позволив мне Господь искупить ее такой ценой, чтобы от нее не пострадал никто, кроме меня.

Настоятельница благословляет и обнимает ее.

Пятая картина

Сцена I

Особняк Лафорсов. Двор пуст. Появляется какой-то человек. Это санкюлот: кокарда, фригийский колпак. Он проходит внутрь; в глубине видна лестница; он останавливается у дверей гостиной и негромко зовет: «Мадемуазель Бланш!» Ответа нет. Слышно, как он поднимается по лестнице.

Комната Бланш. Она слышит, что ее зовут, думает, что это ее отец, открывает дверь и выбегает. Увидев "чужого человека, она издает такой же крик ужаса, как в начале фильма. Она бросается обратно к себе в комнату и запирается там. Человек пытается ее успокоить, стоя под дверью: «Откройте! Это я, Антуан, ваш кучер. Ваш отец арестован, надо идти его выручать».