«Если», 2001 № 02 - Журнал «Если»

Клит не уступил ни пяди:

— Ваше исследование Гражданской войны в Испании, Гомер — вы его завершили? Или все еще топчетесь на том времени, когда Франко был губернатором Канарских островов?

Когда дело доходило до неуступчивости, Дженкинс вполне мог соперничать с Клитом. Несколько поколений семьи Дженкинса купались в богатстве — начиная с дней «Несравненного блошиного порошка Дженкинса» (о котором более молодые поколения умалчивали) — и владели акрами и акрами холмов на границе с Сомерсетширом. Вот почему Дженкинс с полной уверенностью тоже не уступал ни пяди. Причем со снисходительной улыбкой и выставив подбородок.

Невозмутимейшим голосом он сказал:

— Оззи, вы получили некоторое признание как поэт, прежде чем отсидели свой срок за решеткой, и, разумеется, колледж был рад вашему успеху, пусть и малозначительному. Мы пытались смотреть сквозь пальцы на некоторые другие ваши склонности, учитывая пожертвования вашего отца, полученные Септуагинтом. Однако, если вы хотите снова встать на ноги и, если удастся, восстановить свою репутацию, вам следует помнить, что у нашего терпения есть предел. Воздаяние никогда не бывает приятным.

Он повернулся со спокойным достоинством и направился к двери.

— Ну, прямо Тень отца Гамлета! — крикнул Клит. Дженкинс не обернулся.

Утром он проснулся от легкого щелчка, которого не заглушил даже шум дождя, обрушивающегося на крышу прямо над его кроватью. Из принтера вылезало еще одно письмо.

Оз был.

О я начинаю справляться этим справлять это.

Скоро скоро набойки каблуков по улицам я

говорю с тобой обычно. Трудности. Ломай

ломай другие физические законы. Легенды.

Следуй за мной дурно повторяю это следуй.

Следуй не стой еще. Еще люблю тебя еще.

Юнис.

Он сидел с папиросным листком в руке, думая о своей покойной жене. У него в голове мелькнул отрывок стихотворения.

Быть среди пленных мужчин

Тех кто унижен врагами

Тех кто проклял себя

Мужчин чьи любимые женщины

В ад сошли раньше них.

Он начал сочинять длинное стихотворение, в котором мужчина, узник, как и он сам, переносит все страдания, лишь бы воссоединиться с любимой женой, пусть для этого пришлось бы сойти в ад. Этот образ взволновал его. Быть может, он еще сумеет писать. В уме у него теснились слова и фразы, будто узники, рвущиеся на волю.

На этот раз он не скомкал листок. И не признавая его подлинности, тем не менее ощутил, как в нем пробуждается вера во что-то — а это было поразительно само по себе.

Да, да, он будет писать и ошеломит их всех. Он все еще обладает… тем, чем обладал когда-то. Кроме Юнис. Неожиданно его охватила страстная тоска по ней, но стремление писать слизнуло это чувство. Он порылся в своем бюро, но не нашел никаких письменных принадлежностей. Следовало отправиться вниз и купить все необходимое. Перед его глазами возникло видение — не покойной жены, а пачки белой писчей бумаги.

Заперев за собой дверь, он минуту постоял в густом сумраке площадки. Волны неуверенности накатили на него, словно квинтэссенция тошноты. Стоит ли он чего-нибудь как поэт? Как солдат он не стоил ничего. Или как сын. Или даже как муж.

Он, черт дери, покажет мрази вроде Гомера Дженкинса, даже если ему ради этого надо будет пройти сквозь ад! Но сумрак, но духота верхней площадки действовали угнетающе…

Он начал медленно спускаться. Дождь лил еще сильнее и барабанил совсем уж оглушительно. Чем ниже спускался он по лестнице, тем темнее становилось.

На площадке он посмотрел в узкое, как амбразура, окно на двор внизу. За отвесными струями трудно было разглядеть хоть что-нибудь, кроме каменных стен с вдавленностями слепых окон. Сверкнула молния, высветив далеко внизу бегущую фигуру с чем-то вроде поднятой тарелки (не мог же это и в самом деле быть нимб!) над головой. Еще молния. Клиту на мгновение почудилось, что колледж весь целиком проваливается, погружается в глинистую почву Оксфорда, хранящую еще не найденные кости гигантских ящеров.

Вздохнув, он продолжал спускаться.

В следующем лестничном колодце на Клита налетел толстячок лет сорока с оплывшим желтоватым лицом. С его волос сыпались дождевые капли.

— Ну и ливень, а? Мне сообщили, что ты вернулся, Оззи, — сказал он, не проявляя особого восторга. — Мне всегда нравились некоторые твои метафизические стихи. Ну, те, про… да ты понимаешь. Как они начинаются?

Клит его не узнал.

— Извините, столько прошло…

— Что-то о первопричинах. Пепел и земляника, по-моему. Видишь ли, мы, люди науки, смотрим на это так: до Большого Взрыва правещество нигде не существовало. Ему просто негде было существовать. «Совсем-совсем», как выражаются наши ирландские друзья. Элементарные частицы, высвобожденные… согласись, «взрыв» для этого малоподходящее слово — может, вы, поэты, подберете что-нибудь получше. «Правещество» — не так уж плохо… словом, первоначальный бу-у-м свалил в одну кучу время и пространство. И, значит, в эту первую сотую долю секунды…

Его глаза затуманились от интеллектуального возбуждения. На нижней губе образовался пузырек слюны, будто возникающая новая вселенная. Он уже принялся размахивать руками, когда Клит заявил, что сейчас ему не до споров на эту тему.

— Ну, конечно, нет! — со смехом сказал человек науки, вцепляясь в рубашку Клита, чтобы тот не сбежал. — Впрочем, мы все ощущаем то же самое.

— Вовсе нет. Это невозможно.

— Нет, возможно: мы не способны осознать истинное понятие полного отсутствия чего-либо, место без измерений пространства или времени. Такой «ничеговости», которая исключает самое ничто. — Он засмеялся пыхтящим смехом, словно бультерьер. — Эта идея приводит меня в ужас. Такое не-место должно быть либо блаженством, либо вечной мукой. Задача науки выяснить, что было прежде…

Клит воскликнул, что у него встреча внизу, но пальцы, сжимавшие его рубашку, не разжались.

— …где наука словно бы встречается с религией. Безвременный, беспространственный космос — Вселенная до правещества, так сказать — далеко не поверхностно походит на Небеса, старый христианский миф. И Небеса отличнейшим образом могут еще существовать. Естественно, пронизанные реликтовым излучением…

Человек науки перебил себя взрывом смеха, почти прижимаясь к лицу Клита.

— Или, разумеется… ты это оценишь, Оззи!.. равным образом Ад! «Ад здесь, и мы не вне его», как бессмертно сформулировал старина Шекспир.