Свечная башня - Татьяна Владимировна Корсакова

воронку. По часовой стрелке. Снова по часовой… Воронка закручивалась, а уровень воды в грифоньей ванне оставался прежний. Или не воды?..

Она бы закричала, заорала бы в голос даже не от страха и холода, а от отвращения, если бы голос ее снова не подвел. Крика не получилось. Даже слабого хрипа не вышло. А за спиной, со стороны изголовья грифоньей ванны кто-то стоял, и ласковый шепот заставлял волосы на Мирославиной голове шевелиться, вставать дыбом.

– Раз, два, три, четыре, пять! Я иду искать! Кто не спрятался, я не виновата…

Она не спряталась! Зазевалась! Расслабилась и не успела! И теперь та, что стоит в изголовье ее грифоньей ванны, запятнает ее в этой страшной игре в прятки, пометит, оставляя на коже огненный отпечаток. И теперь та, что стоит в изголовье грифоньей ванны, заберет ее в Свечную башню, где она будет гореть мучительно ярким светом, пока не сгорит дотла, освещая собой жуткую и полную чудовищ тьму.

– Кто не спрятался…

Она кожей чувствовала, каждым своим превратившимся в антенну волоском чувствовала, как из этой чудовищной темноты к ней тянется рука. Вот уже почти дотянулась…

И Мирослава спряталась! Набрав полные легкие воздуха, с головой ушла в наполненную холодной водой ванну. Теперь уже снова водой… Пузырьки воздуха вырывались из ее губ, тонкой вереницей всплывали на поверхность, предательски обозначая то место, которое она выбрала для этих страшных пряток. Ей не скрыться и не убежать, потому что та, что стояла в изголовье грифоньей ванны, теперь склонялась над ней…

Сначала в воду соскользнули косы, похожие на белых безглазых змей. Они слепо извивались прямо над Мирославиным лицом, не задевая, не причиняя боли. Но потом в воду погрузилась рука, зашарила тоже слепо, но уже куда настойчивее. Мирославу пока спасал рост, она была маленькая, а ванна огромная. Если она будет лежать тихо-тихо, ее не найдут! И та, которая играет в прятки, оставить наконец ее в покое.

Не оставила…

Холодные пальцы сомкнулись на Мирославиной шее, сдавили. И она закричала сиплым беззвучным криком, захлебываясь собственным ужасом и ледяной водой.

– Кто не спрятался… – Тихий шепот, от которого стынет кровь. – Кто не спрятался, тот больше никогда не откроет глазки…

– …Мирослава, я досчитаю до пяти, и ты откроешь глаза! – А это другой голос, спокойный и уверенный. – Раз… два… три… четыре… пять…

– Кто не спрятался, я не виновата…

– Мирослава, открывай глаза! Все хорошо, Мирослава!

Ничего не хорошо! Этот второй голос ее обманывает! Она откроет глаза и увидит того, кто ее убил! Так всегда бывало. Она знает!!!

– Открывай глаза, Мирослава!

И удар под дых, а потом ушат ледяной воды на голову, чтобы уже наверняка, чтобы она не сбежала, не сползла с этой чертовой кожаной кушетки… Чтобы не выбралась из грифоньей ванны… Чтобы очнулась!

Глаза она все-таки открыла, но сначала закричала сиплым от паники и удушья голосом.

…Вода была везде. Вода лилась на голову и за ворот пижамы. Вода чавкала под ногами, босыми, перепачканными в грязи ногами. Никакой грифоньей ванны. Никакой кожаной кушетки. Темнота и холод. А еще гроза и проливной дождь. И она в насквозь мокрой пижаме перед черной громадой Свечной башни…

Лицом к лицу лица не увидать. А чтобы увидеть, надо отступить. Мирослава и отступила. Сделала шаг, потом другой, потом третий, а потом испугалась и перестала считать. Довольно с нее считалочек!

Она свалилась на землю на счет «десять». Она, может, и перестала считать, а мозг упорно продолжал этот панический отсчет.

Одиннадцать… Земля была такой же холодной, как дождь. И скользкой, как змеиная шкура…

Двенадцать… Мирослава уперлась в землю ладонями, села.

Тринадцать… Запрокинула голову к черному небу.

Небо было не совсем черным. Где-то высоко, на смотровой площадке башни ярким белым пламенем горела свеча. Огромная свеча, высотой с человеческий рост… Где-то высоко, на смотровой площадке в пламени свечи метались тени. И Мирослава закрыла глаза, чтобы не видеть.

В темноте счет оборвался. В темноте наступила тишина. В темноте и тишине таилась та, что любила играть в прятки. Однажды у Мирославы получилось от нее ускользнуть, но лучше не рисковать! Даже если это всего лишь сон! Особенно, если это сон!

Она открыла глаза, всем сердцем надеясь оказаться на кожаной кушетке модного психолога, всем сердцем надеясь, что сеанс закончен, можно взять из хрустальной вазы крошечную поощрительную шоколадку, выйти из тревожного полумрака кабинета на божий свет и все забыть. Хоть на время.

Надежда не оправдалась. Не было ни кабинета, ни кушетки, ни шоколадки. И даже на сон происходящее с ней не было похоже. Мирослава по-прежнему сидела на земле перед черной громадой Свечной башни и всматривалась в темноту. Больше не было ни света, ни теней. И дождь почти стих, забирая с собой остатки кошмара. А в том, что это был кошмар, Мирослава уже не сомневалась. Кошмар и приступ сомнамбулизма.

Когда-то в детстве она ходила во сне. Бабуля читала заговоры и ставила тазик с ледяной водой перед ее кроватью. Не помогали ни заговоры, ни тазик. Мирослава продолжала ходить во сне. Иногда по дому, а однажды и за его пределами. Тогда-то бабушка и начала закрывать дом не только на засов, но еще и на замок. Тогда-то бабушка и продела в ключ веревку, чтобы повесить его себе на шею. Тогда-то Мирослава и подкралась к ней ночью с ножом…

Бабушка проснулась до того, как случилось непоправимое. Именно бабушка убеждала Мирославу, что та хотела всего лишь перерезать веревку. Но Мирослава не верила. Мирослава не чувствовала, где грань между сном и явью. Теперь ее уничтожал страх. Страх причинить вред бабуле. Сначала она пыталась не спать, пила крепчайший чай и черный кофе из бабушкиных запасов. Потом согласилась на осмотр.

Нет, тогда это не был модный психолог. Тогда это был самый обыкновенный психиатр из районного психоневрологического диспансера, какой-то старинный бабулин приятель. Старинный во всех смыслах, даже старше самой бабули. Он внимательно выслушал их путанный рассказ, о чем-то пошептался с бабулей и выписал таблетки. Очень особенные таблетки, очень редкие, помогающие управлять сном. Он так и сказал Мирославе, хотел еще погладить по голове, но под предупреждающим бабулиным взглядом убрал руку и лишь усмехнулся в желтые от никотина усы.

– Такое больше не повторится никогда, – сказал очень серьезно, без тени улыбки. – Пей без перерыва целый месяц, и все закончится.

Районный психиатр не обманул. Мирослава исправно пила по таблетке в день, пока пузырек не закончился. Вместе с таблетками закончился и ее лунатизм. Она не запомнила название, но по прошествии лет начала понимать, что тот старый дяденька с прокуренными усами был куда