Умный, наглый, сомоуверенный - Вера Коркина

Левша вышел из больницы — черной девятки не было.

Если Катя все слышала и знала, но завела шуры-муры с Пушкиным, Сергею это поперек горла, потому что он нанялся к Грише-банкомату. Из «Рояля» его надо убирать срочно, но гладко, потому что Сергей видел его «починку» стола, а после взрыва сразу же позвонил. Ему, убитому тем, что случилось с Левой по его вине, пришлось просить Сергея об услуге. «Табачник» взял на себя трубку, но Сергей теперь в курсе его планов насчет Пушкина. Он затем и посадил Леву за стол, чтобы выяснить, что происходит. Он бы посадил любого, да Лева, с его «везением», подвернулся первым. Наезд на Пушкина Сергей понял так, что это дело его, Абрамовича-старшего, рук. И сразу после этого пострадала Катя. Раз пострадала Катя, значит, Катя тоже все знала, но ничего не должна была говорить Пушкину. Значит, с Сергеем можно договариваться? Рискованно. Черт разберет этих мальчиков с разноцветными волосами. Вежливые, услужливые, глаза, как бритвы.

Он поехал в свой опустевший без матери дом, раздумывая, во-первых, как осторожно убрать Сергея, а во-вторых, что Пушкин оказался в интересах разнообразней, чем он предполагал. Оказывается, его занимают еще и женщины. Он успел завести шашни с Катей. А в-третьих, и это было уже странно — та, которая оказалась на больничной койке Пушкина сегодня, очень интересовала Левшу. Помимо дел, эта женщина была того редкого породистого типа, который ему нравился. Неужели Пушкин вечно будет стоять у него на дороге? Хотя врага, если уж иметь, то равного. Сегодня опять говорил, что сдает дело, выходит. Если не врет, значит, придумал кое-что другое. Интересно что. Надо бы познакомиться с его бабой поближе, она, правда, шарахается.

Через неделю после подачи заявления Нюра поняла, что попала впросак. Петрович, вместо дома и сада, занялся ее бумагами. Развил бурную деятельность. Все вышарил, все подсчитал и перестал церемониться. Дом в Ейске его не интересовал, весь свой интерес он перенес на Сашку и вызнавал и что в детстве, и что потом, и про зону, и после, и про личную жизнь. Про детство тетка Нюра рассказывала, а все остальное хотела утаить, но он то водочкой, то уговорами своего добивался. Вскоре она сообразила, что интересует Петровича мало, а сеть плетется вокруг Сашки. Предупредить племянника она не могла — стыдилась. Разлетелась замуж на старости лет, но не тут-то было. Получила не мужа, а семейного интригана.

Петрович вел под Сашку подкоп, она хоть не понимала зачем, но, видно, была в этом корысть — Сашка при деньгах, дураку ясно, а посоветоваться Нюре было не с кем. Месяц она наблюдала за Петровичем с нехорошим чувством обиды, а потом решила действовать, потому что он принялся за Сашкину фабрику, разведывал товар и все прочее. Поэтому Нюра решила хоть через третьи руки, но племянника обо всем известить, и позвонила Ире, той, что по телефону его выискивала и, видно, окрутила, раз поселил в своей квартире.

Ира приехала в отсутствие Петровича, они специально подгадали, чтобы он отправился по своим шпионским делам в город, и первое, что она сделала — отправила подальше от дома Юльку. Та последнее время ходила как в воду опущенная, на все подряд обижалась, и все у ней из рук валилось. Ира выслушала, нахмурилась, начала таблетки вытаскивать. Видно, новости оказались нехорошие. Пообещала Сашке рассказать аккуратно и не все сразу.

Потом пили чай, и тетка Нюра неожиданно расплакалась. Что не была замужем никогда и нечего было и соваться ей, простодырой, в калашный ряд. Ира помрачнела, вытащила сигареты, закурила и тоже принялась всхлипывать. Явилась Юля и, застав картину женских переживаний, схватилась готовить травный настой их отпаивать, но вместо этого уронила банку с травой и завыла в голос. Из ее бессвязных выкриков стало ясно, что уж ее-то так обманули, как никого. И ребенка сделал, и бросил, и другую завел. Ира морщилась от вульгарности, тем более оскорбительной, что сама была не в лучшем положении, хотя и не позволяла себе орать, как свинья недорезанная.

К вечеру, напившись настоев и приняв по рюмочке, они разошлись спать по разным комнатам, но ночью Иру разбудил топот по дому. Домработница топала, как слон, куда-то собираясь. Ира полежала немного, сон не шел. Она поднялась, накинула халат, вышла на крыльцо, увидела, как в свете уличного фонаря мелькнул за сарай сарафан и, подчиняясь инстинкту преследователя, двинулась туда же. В сарае происходила недвусмысленная возня с подвизгиваньями. Ира постояла немного, решив послушать — когда-нибудь все равно перейдут на речь, — но замерзла и вернулась домой. Проходя мимо соседнего участка, увидела машину, поняла, что теткин жених внезапно вернулся, и ей придется уехать рано, чтобы с ним не встретиться.

Возвратившись ранним утром в город, уже по-осеннему желтый, с налетом грусти по празднику лета, приняла душ и поехала к Саше. Чем дольше он болел, тем сильнее она к нему привязывалась. Бьется, как муха в паутине, ради чего? Были бы хоть дети, еще можно понять. Хотя его жизнь чем-то привлекала, опасность манила, переходы от страха к уверенности разбавляли пресность. Зачем она ночью отправилась за домработницей? Так, инстинкт охоты. Ночь, тишина, неизвестность. Да, вот это — стоять за шторой в чужой квартире, ключ поворачивается в двери — хозяева. Бр-р, морок! Такое редкое ощущение, если Сашку этого лишить, что останется? Кукла без кукловода. На таком пустяке может держаться судьба! Дело же не в том, что ему захотелось когда-то прокатить ее по берегу моря. Не было бы ее, была бы другая принцесса. Но Сашку все равно жаль. Мальчик заигрался, и уже не остановишь.

Она доехала до больницы, с огорчением увидела пожелтевшее, отекшее лицо и, присев на краешек стула, осторожно начала выкладывать дачные новости. Саша чуть не выпрыгнул из растяжки.

— Отвези меня домой.

— Как это?

— Вместе с этой штуковиной, с подвеской. Я ее куплю. Или другую им куплю.

— Как будто дома…

— Не рассуждай, иди к завотделением, быстрее. Проси, вставай на колени, заплати! — бушевал Сашка.

К вечеру она его вывезла вместе с техником и медсестрой, которые с трудом приспособили систему к домашним условиям.

Выходя из больницы, Авилов уперся костылями как вкопанный перед девяткой, потом передернулся: «Машина-убийца! Где нанимала?» Дома немного успокоился и повис на телефоне, звонил в пункт проката автомобилей. Потом начал прозванивать свои каналы.

Вечером в доме появились молодой человек с девушкой. Ира провела их в комнату, оба сидели как пришибленные, разглядывая растяжку и отворачиваясь от мрачного больного.

— Нас уже допрашивали, — сообщил молодой человек, аккуратно выбритый, в ослепительной рубашке. Девушка его, лохматая и невзрачная, с ярким ртом цвета свежего синяка, сразу начала перебирать ногами, поправлять волосы и дергать шеей, как будто стремилась избавиться от одежды.

— Толя никуда не выходил, — сказала она и закрутила ноги винтом одна вокруг другой, и блузка тут же съехала с левого плеча.

— А кто выходил? — спросил Авилов.

— Выходил только Олег за водкой, остальные на минуту-две, не больше.

— Во сколько выходил Олег?

— В два примерно.

— Машина стояла?

— Стояла. Я в окно все время поглядывал. Да и Олег видел.

— А ты пил?

— Немного пива.

— Толя не выходил, — снова произнесла лохматая и взглянула на Пушкина в упор. Один глаз косил, как у Татьяны Митковой. — Толя меня в компаниях никогда одну не оставляет. — И поправила лямку под блузкой.

— Любой бы так поступил на его месте, — отозвался Пушкин, а про себя добавил: «Чума». — Адрес общаги скажи.

— Саперов, 12. Рядом. — Парень дернулся. — Езды две минуты. Сквер объехать.

— Вы спали?

— Нет. Никто не спал. В восемь мы ушли, а они — по комнатам. Машину я сдал в десять, брал на сутки.

Вопросов больше не последовало, и удрученная парочка засобиралась. Девица в коридоре надевала куртку, ерзая так, будто снимала все, что было под ней. Авилов переглянулся с Ирой.

— Никаких следов. Вернее, следы-то есть, но не того, кто это сделал. Он мог взять любую подвернувшуюся на улице машину, отправить меня на тот свет и вернуть девятку на место. Квалификация называется. Хорошо было раньше. Собрал дружину и пошел на врага. А теперь все не просто так: и кто враг неизвестно, и дружину не соберешь — продадут. Только себе можно верить.

— А мне?

— Тебе? — он озаботился. — Хотелось бы, конечно. Но «сердце красавицы», сама знаешь… Утопленник оживет, мне конец. Не так ли?

Ира задумалась. Он потянул ее к себе, положил рядом, погладил по спине.

— Очень бы хотелось, чтобы утопленник не всплыл. А тебе?

— Мне бы хотелось его увидеть живым. Один раз.

— Только один? Ты уверена?

— Уверена.

— Спасибо и на том. А как ты думаешь, мы не могли бы изловчиться и предпринять что-нибудь совместное в этом гамаке?