Порою нестерпимо хочется… - Кен Кизи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все собравшиеся кричат, свистят и топают ногами, выражая свое одобрение, хотя все прекрасно понимают, что после собрания за стойкой в баре какой-нибудь хлюпик заметит:
— Все дело в том, что тогда нам не хватит деревьев; за последние пятьдесят с небольшим лет их сильно поубавилось!
— Нет-нет-нет! — заявляет агент по недвижимости. — Все дело не в отсутствии леса, а в отсутствии целей!
— Может быть, — вмешивается преподобный Брат Уолкер из Церкви Господа и Метафизических Наук, — дело в отсутствии веры. — И перед тем как продолжить, отхлебывает еще пива. — Духовное состояние современного общества внушает гораздо больше тревог, чем экономическое.
— Конечно! Я далек от мысли недооценивать духовный аспект, но…
— Но для поддержки духа человеку необходимо что-то кушать и чем-то прикрывать свою наготу, Брат Уолкер.
— Видите ли, брат, человеку надо как-то жить.
— Да, но «не хлебом единым», если вы помните.
— Конечно! Но и не Богом единым.
— Так что, если у нас не будет леса…
— Да хватает нам леса! Разве Хэнк Стампер со своей компанией валит его без передышки? Да? Нет?
В глубокой задумчивости все обращаются к пиву.
— Значит, дело не в недостатке леса…
— Нет. Нет, сэр…
С утра они пили и беседовали, сидя за огромным овальным столом, специально зарезервированным для подобных собраний, и хотя эта группа из восьми — десяти горожан не представляла собой официальной организации, тем не менее с ними считались как с представителями общественного мнения, а выполнение их решений почиталось за священный долг каждого.
— Кстати, это интересная мысль, по поводу Хэнка Стампера.
Место, где происходят эти сборища, называлось салун «Пенек» и располагалось напротив пакгауза, по соседству с кинотеатром. Внутри салун ничем не отличался от подобных заведений в любом другом городке, а вот фасад его был довольно примечателен. Его украшала коллекция неоновых вывесок, собранных хозяином со всех конкурировавших с ним и обанкротившихся баров в округе. Когда наступают сумерки и Тедди зажигает неоновую рекламу, она зачастую производит такой неожиданный эффект, что у посетителей стаканы вываливаются из рук. Разноцветные огни мигают, переплетаются и шипят, словно электронные змеи. Скручиваясь и раскручиваясь. Темными дождливыми вечерами все это обилие неонового света оглушительно жужжит, поражая разнобоем цвета и названий: ближе к дверям огненно-алым — «Красный дракон», ниже мигает желто-зеленым «Ночной колпак» и вспыхивает стакан с шерри; рядом провозглашается в густооранжевых тонах «Войди и получи!», еще чуть дальше «Погонщик быков» выпускает красную стрелу в парикмахерскую, расположенную по соседству. «Чайка» и «Черный кот» пытаются забить друг друга кричаще красно-зелеными тонами. Потом сразу три подряд — «Алиби», «Кружка рака» и «Дом Ваконда», — и рекламы разных марок пива…
Но, несмотря на это скопление вражеских знамен, собственной рекламы «Пенек» не имел. Много лет назад на зеленом оконном стекле значилось «Пенек. Салун и гриль», но по мере того, как Тедди разорял и закрывал конкурирующие бары, ему требовалось все больше места для размещения захваченных реклам, которыми он гордился, словно это были скальпы врагов. И лишь в ясный погожий день, когда свет не горел, на стекле можно было различить смутные очертания букв, но назвать это настоящей рекламой, конечно, было нельзя. Темными вечерами, когда зажигаются перекрывающие друг друга вывески, она и вовсе не видна.
Впрочем, в этом салуне есть и собственная вывеска — она не освещена, но зато украшена изысканным орнаментом и укреплена двумя винтами прямо над дверью. В отличие от остальных она появилась у Тедди не в результате его экономических махинаций, а после непродолжительной супружеской жизни, длившейся всего четыре месяца. Несмотря на скромность и неприметность, Тедди любит ее больше всех сверкающих неонов. В спокойных синих тонах она напоминает: «Помни. Даже Один Стакан — Это Слишком Много. Христианское Общество Трезвенниц».
Тедди обрел покой и счастье в своем собрании вывесок: невысокий толстячок в стране лесорубов, как Наполеон, компенсировавший недостаток роста коллекцией медалей, украшавших его грудь. И теперь, пока эти дикари рвали и метали, обсуждая свои беды, он мог позволить себе хранить молчание.
— Тедди-мишка, повторим.
…и распускали сопли после очередного стакана…
— Тедди, сюда!
…и замирали от медленного животного ужаса…
— Тедди! Черт побери, дай-ка освежиться!
— Да, сэр! — отвлекаясь от своих размышлений. — О да, сэр, пива?
— Господи, да конечно же!
— Сию минуту, сэр… — Он мог оставаться за стойкой среди непрекращающегося гомона и всполохов рекламы и одновременно находиться совершенно в другом измерении, не имеющем никакого отношения к их грубому громкому миру. Потом, словно придя в себя, он начинал метаться за стойкой, и все его высокомерие слетало с него в мгновение ока. Толстые сардельки пальцев начинали трястись, когда он хватал стаканы: «Сию минуточку, сэр». И, демонстрируя спешку, тут же летел назад с заказом, словно старался восполнить мгновения своей задумчивости. Но собравшиеся уже забыли о нем, вернувшись к обсуждению своих местных хлопот. Ну, естественно! Как же им его не игнорировать! Они просто боятся присмотреться к нему. Нам неприятно чужое превосходство…
— Тедди!
— Да, сэр. Простите, я запамятовал, вы сказали — светлое? Сейчас я поменяю, только соберу остальные стаканы…
Но посетитель уже пьет то, что ему принесли. Тедди бесшумно и незаметно возвращается за стойку.
Но вот электрифицированная дверь бара открывается, и в солнечном сиянии стеклянной арки возникает новая фигура — это огромный старик в шипованных сапогах; впрочем, вид у него такой же отрешенный, как у Тедди. Местный отшельник, с лицом, заросшим седой бородой, известный под именем «старый дровосек откуда-то с южной развилки». Когда-то первоклассный верхолаз, теперь он уже был так стар и слаб, что зарабатывал на жизнь тем, что разъезжал по вырубленным склонам на разбитом пикапе и, распиливая кедровые пни, собирал вязанки дранки, которые и продавал на фабрику по десять центов за вязанку. Страшное падение — от верхолаза до сборщика дранки. И позор этого падения каким-то образом влиял на уничтожение самой человеческой личности, ибо он двигался словно в тумане, и после того как он проходил мимо, никто бы не смог с определенностью описать его внешность или хотя бы вспомнить о том, что он был. Однако то, что он заходил в «Пенек» довольно редко (хотя и проезжал мимо по крайней мере раз в неделю), не позволяло относиться к его
