Низверженное величие - Слав Караславов

— Мы слушаем, — поднял незажженную сигару Михаил, будто продолжая спор с братом.

Старый Развигоров помолчал, надеясь услышать голос Бориса, но, заметив складку между его бровями, сказал:

— Дело серьезное… Ее величество царица предложила мне пост министра в новом кабинете…

Предложила или это уже предрешено? — И глаза Бориса заискрились.

— Думаю, ее слово имеет вес.

— Только бы поскорее. — Сын встал, походил по просторному кабинету и снова сел. — Министр Константин Развигоров! Неплохо, хорошо звучит. Сын министра Развигорова — тоже. Лишь бы поскорее!..

— А что думаешь ты? — спросил Константин Развигоров, бросив взгляд на старшего сына.

— Раз ты меня спрашиваешь, скажу: я против…

— Ты против? Почему?.. — нахмурил темные брови Борис. — Боишься рассердить своих английских друзей?.. Чтобы, часом, не связали имя министра Константина Развигорова с именем профессора каких-то там наук Михаила Развигорова? Не потому ли?

— И поэтому, но сейчас я не с тобой говорю. Вопрос очень большой, судьбоносный, и его нельзя обсуждать в таком тоне. Дело касается чести семейства Развигоровых, старой фамилии, которая никогда не увлекалась внешней, парадной стороной, а интересовалась сутью. В математике есть задачи со многими неизвестными, и я думаю, что сейчас перед нами стоит именно такая задача, когда неизвестных величин столько, что они уничтожают известные…

— Байки рационалиста…

— Хорошо, рационалиста, но не поверхностного оптимиста, — вполне серьезно ответил Михаил Развигоров.

— Или недозрелого коммуниста, — вставил Борис, но Михаил на это не ответил.

Не впервые пытался Борис уязвить его таким образом. Братья жены были известные коммунисты, и Борис не упускал случая напомнить ему об этом. В свое время, когда Михаил сказал, что женится на Христине, отец долго его разубеждал. Он специально послал человека, чтобы понять, из какой семьи невеста, и, к его большому ужасу, оказалось, что она из учительской семьи, в которой двое сыновей — коммунисты и одна дочь неопределенных политических взглядов. Может ли эта девочка неясного образа мыслей, студентка третьего курса математического факультета стать его снохой?! Константин Развигоров решил упорно сопротивляться женитьбе сына, но, как только увидел ее, махнул рукой, словно уже совершил сделку. Ее красота была такой бесспорной, что он размяк. Она не была рослой, но не была и маленькой. Природа так соединила лицо, глаза, волосы и тело, с такой точностью создала все это, что он порадовался вкусу своего сына, математика и финансиста. У девушки не было недостатков: большие глаза, зеленые, словно лист нежной герани, волосы темные, неимоверно густые, руки бледные, с длинными пальцами потомственной аристократки и кожа на лице без излишнего простоватого румянца. Она была неглупа, хотя сам он предпочитал иметь дело скорее с глупыми женщинами, чем с красивыми и умными. Умные его пугали. Вообще-то в молодости он встречался и с очень умными, и с очень глупыми, но никогда — с очень красивыми и умными. Всегда что-то одно отсутствовало. Его жена была красивой, но не очень умной. А может, он внушил себе это, чтобы быть спокойнее? Она происходила из знатного рода. Приданое тоже немалого стоило. Акции в казанлыкской розоварне, большой доходный дом, недвижимость около реки Золотая Панега — две рентабельные водяные мельницы. Сноха же, кроме красоты и доброго чувства к сыну, ничего не прибавила к имуществу Развигоровых. Ее отец, с которым они в первый и последний раз виделись на свадьбе, показался ему достаточно сдержанным человеком, начитанным, с чувством юмора. Такой юмор производил впечатление на Константина Развигорова, но ненадолго. Острословы представлялись ему легкими бабочками. Юмор свата был несколько особый — острый, не грубый, а утонченно-изысканный. Развигоров был невысокого мнения о болгарских учителях. Он считал их или глупыми идеалистами, или грубыми материалистами, которые часто остаются на умственном уровне, близком к уровню своих воспитанников. Этот показался ему несколько иным, и на том закончились наблюдения и оценка Константина Развигорова. С тех пор они не виделись и не разговаривали друг с другом. Он надеялся, что свату понадобится от него какая-либо услуга, но тот, похоже, не имел намерения дружить с такими господами.

Развигоров был недалек от истины. Отец Христины вначале склонялся к тому, чтобы осудить дочь за такой шаг, но поведение Михаила произвело на него хорошее впечатление, и он решил, что Михаил не относится к маменькиным сынкам. Михаил показался ему трудолюбивым, чуждым суетности и гордыни, но вместе с тем гордым, независимым человеком. Совершенный тип кабинетного ученого, с врожденным чувством справедливости и с верным взглядом на политическую конъюнктуру. Он был привязан ко всему английскому не слепо, не ради какого-то вызова, а потому, что ценил вековой, прочный порядок этой страны и упорное стремление англичан оберегать все свое — обычаи, семейный и государственный порядок. Нелегко побудить англичанина выйти за рамки умственного стереотипа, он придерживается испытанного и проверенного, глупо не рискует.

Для Михаила Развигорова это стало законом и в его науке — вести поиск неизвестного, стоя на вершине известного, понятого. Немцы с их сентиментальной жестокостью и глупой самоуверенностью не вызывали у него симпатии. Расовые теории были ему противны, а их желание подчинить себе весь мир он считал признаком сумасшествия. У него не было никакой строгой идеологической позиции, которую он бы отстаивал. Просто он судил о вещах в соответствии со своими личными наблюдениями и предпочтениями, исходя из чувства справедливости. На Советскую Россию он смотрел со смешанным чувством преклонения, граничащего с искренним, необъяснимым страхом. С детских лет он наслушался от людей, боявшихся коммунизма, очень много всякого и разного и потому неосознанно воспринял их взгляд: лучше быть от комиссаров подальше… Поняв, что братья его жены — коммунисты, он долгое время жил с чувством, будто угодил в капкан, но постепенно оно прошло. Братья словно бы не существовали. Они не навязывали себя. Они любили шутку, дружили с книгами, копались в философии, искали какую-то правду, которая подходила бы для всех людей. Он с трудом мог представить себе, что это за правда, которая нравилась бы всем людям, но спорить с ними у него не было желания. Со временем его страх превратился в уважение к их устремлениям и целям, и тут он остановился, не решившись следовать за ними. У них свой путь, у него — свой. Они ведь и не досаждали ему; эти первые впечатления он вынес всего из двух-трех встреч с ними. Для него мир теорем, чисел и гипотез был настолько интересен, что он не хотел менять его ни на какой другой. Он не чувствовал себя борцом, как они, но держался своего дела и не желал плыть по течению чужой реки. Стремление к власти он считал глупостью или, лучше сказать, пламенем, в котором сгорают иллюзии многих людей. Он видел, что история полна тиранов или неудачников, ищущих власти. Противовесом подобным устремлениям он считал труд. Труд любой, везде и всюду. Много раз спорил он с отцом о его царедворских радостях. Отчасти и по этой причине отец не стал штатным царским советником. Помог тут и банкир Буров, имевший богатый жизненный опыт и любивший отца, хотя тот и не был англофилом.

В сущности, старый Развигоров не был и германофилом, потому что ничем легко не увлекался. В нем сохранилось что-то очень специфическое от родового корня, какая-то габровская закваска, и он держался всегда на виду, но не принимал строго определенной окраски. Как он это делал, Михаил не понимал. Однако это не означало, что Михаил склонен оправдывать его. До Сталинградской битвы и разгрома германских армий отец был склонен поверить в гений фюрера и в непобедимость немецкого солдата. Он даже начал подлаживаться к новому порядку, чтобы не оказаться в ряду приспособленцев последним, пытался спорить с сыном — и довольно упрямо. После Сталинграда он, видимо, поумнел, и его пыл заметно угас. Лишь брат Борис остался неисправимым дураком, но Михаил объяснял это его слепой верой в немецкое оружие и его наивной молодостью.

Новость, которую старый Развигоров сообщил им в день своего рождения, сбила его с толку. Отец не видел, куда идет дело. Немцы постоянно отступали. Итальянцы вышли из игры, а он думал стать министром. Михаил закурил сигару, затянулся и выпустил дым.

— Если хочешь опозориться на старости лет, становись министром.

— Не слишком ли ты перебираешь? — усмехнулся Борис.

— Хорошо, может, и слишком, зато потом отец не полетит головой сверху вниз…

— И кто же его сбросит?

— Те, что скоро победят…

— Уж не англичане ли?

— И англичане…

— Блаженны верующие…

— Блаженны не верующие, а слепые, вроде тебя…