Красная Армия - Ральф Питерс

Он остановился у мокрого борта машины, ощущая вибрацию работающего двигателя. За его ворчанием на холостых оборотах, Плинников услышал торопливо повторяемые по рации слова. Он подумал, что кто-то вызывал только что уничтоженный пост.

Кто-то застонал, издав звук, похожий на храп. Затем снова стало тихо.

Плинников глубоко вдохнул. Ему был чертовски страшно. Он не мог понять, зачем все это делает. Ему хотелось быть где угодно, только не здесь. Он снова посмотрел на изуродованное тело гранатометчика.

Так или иначе, раньше это все было игрой. Смелой игрой в марш-бросок под огнем артиллерии. Если бы его «поймали» он бы просто выбыл из игры. Но человек, распростертый у дерева, выбыл из игры навсегда. Плинников долго смотрел на небольшой черно-красно-желтый флажок на задней части борта машины, словно это могло дать какие-то ответы.

Плинников в последний раз глубоко вздохнул, пытаясь взять под контроль желудок. Он крепко сжал автомат и выскочил из-за борта машины на откинутую аппарель.

Он забыл о лежавшем на аппарели убитом. Он споткнулся о труп и упал всем телом, разбив локоть. При падении его лицо оказалось совсем рядом с ухом убитого и в мгновение паралича, Плинников с ужасом ощутил контрастирующее с холодом дождя остаточное тепло тела. У убитого были крашеные белые волосы, смешивающиеся у затылка с коротко подстриженными черными. Плинников с противоестественной ясностью заметил красные капли крови на его шее.

Как только мог, он оттолкнулся от убитого и повернулся так, чтобы иметь возможность выстрелить из автомата в десантное отделение машины. Но он понимал, что все, кто мог стрелять, уже были мертвы.

Внутри машины было настоящее рагу из тел. Убитые лежали вперемешку, как будто они отплясывали пьяными, а потом свалились без сил. Десантное отделение было залито кровью, заполнено ошметками внутренностей, костей и обрывками грязной формы. Плинников понял, в чем дело. Некоторые снаряды пробивали броню машины, но не имея силы, чтобы пройти навылет, рикошетили, метались по десантному отделению, калеча и убивая всех, кто там находился.

В стоящей напротив машине, мертвый радист распластался над своими блокнотами. Микрофон безвольно болтался на шнуре. По радио, голос на иностранном языке все еще продолжал запрашивать мертвых.

Плинников ощутил приступ рвоты. Он попытался, следуя элементарным рефлексам, отойти к деревьям, но опять наткнулся на лежавшего на аппарели убитого и его вырвало прямо ему на спину. Глянув на свою рвоту, Плинников запаниковал, увидев на своей форме кровь, но потом понял, что измазался ею, упав на убитого — мужчину средних лет.

Плинников ощущал себя потерянным. Кислота жгла пустой желудок. Сердце бешено колотилось. Он ошарашено смотрел на стекающую по откинутой аппарели рвоту.

Ему хотелось быть дома, в безопасности и никогда не видеть ни войны, ни чего-либо, связанного с армией.

Он вытер губы, размышляя, видели ли члены его экипажа этот маленький спектакль. От привкуса рвоты во рту опять засвербело.

Плинников запоздало понял, что ошарашенный солдат, поднявший руки, хотел сдаться и было неправильно его убивать. Но в горячке боя ему просто не приходило в голову делать что-либо, кроме как стрелять во все, что видел.

Снова зазвучал голос по рации. Плинникову показалось, что в нем послышались умоляющие нотки.

Неожиданно он напрягся. Он увидел серебряные значки на погонах лежавшего на аппарели убитого. Это был командный пункт. Здесь будут документы. Карты. Данные о системе радиосвязи.

Желудок опять скрутило, но Плинников принялся за свою работу.

Старший лейтенант Филов не понял, что произошло, пока не стало слишком поздно. Он провел свою танковую роту через дымовую завесу, они двигались вперед на боевой скорости в положенном порядке, несмотря на некоторую нервозность. А потом танки начали увязать в том, что казалось самым обычным полем.

Разведка не сообщила о каких-либо препятствиях. Но его командирский танк увяз по самую башню и ни один другой не мог помочь ему выбраться. Все попытки приводили только к тому, что они еще больше увязали в раскисшей земле.

Вся рота увязла в жалкой пародии на боевой строй.

Филов попытался связаться с батальоном и запросить постановку дополнительной дымовой завесы и эвакуационные машины. Но дым начал рассеиваться прежде, чем он смог наладить связь. Эфир заполоняли далекие голоса.

— Всем, всем, приготовиться к бою, — сказал он в микрофон.

Когда ни один из командиров взводов не ответил, он ощутил приступ паники, но потом понял, что говорил по внутреннему переговорному устройству. Трясущимися пальцами он переключил канал и повторил приказ.

— Миша, я застрял, — ответил один из командиров взводов.

— Все застряли. Используй нормальные позывные. И думай головой.

Филов снова попытался связаться со штабом батальона. Без новой порции дыма они будут обречены. Он был уверен, что противник подготовил эту ловушку, что это была специально подготовленная засада и теперь вражеские противотанковые расчеты ждали возможности уничтожить их.

Дымовая завеса продолжала таять.

На частоте батальона не было ничего. Как будто он сквозь землю провалился. Наводчик танка Филова, мусульманин-узбек, начал молиться.

Филов сильно ударил его по танковому шлему.

— Бог нам не поможет, козел. Смотри в прицел.

Из последних остатков дыма жгучими сгустками вылетели сигнальные ракеты. Судя по их траекториям, Филов понял, что никто из его подчиненных не мог их выпустить.

В любом случае, в сигнальных ракетах не было смысла. Даже с учетом дождя и дыма было вполне достаточно света. Наверное, подумал Филов, это был сигнал бедствия. Но он понятия не имел, чей.

Он снова попытался связаться с батальоном, умоляя рацию ответить. Его танк увяз так сильно, что орудие едва поднималось из дикой травы.

Филов задумался, могли ли они выбраться сами. Он, в принципе, знал, как это делается, но нужно было, чтобы поблизости были деревья. Но они намертво застряли посреди луга. Он собирался приказать накрыть танки маскировочными сетями и отправить кого-нибудь из лейтенантов попытаться найти батальон пешком, когда последние остатки дыма окончательно развеялись.

Поле боя открылось взгляду с болезненной ясностью. Стало понятно, что слабый дождь и туман не дадут никакой реальной защиты. Менее чем в пятистах метрах впереди от строя его роты, немного в стороне, Филов заметил пять вражеских танков. Они тоже увязли в грязи по самые башни.

— Огонь! — закричал Филов, не обращая внимания, на какой частоте он находился, забыв установленный порядок переговоров и приказа на открытие огня. Его наводчик послушно отправил снаряд в сторону противника. Филов пытался вспомнить правильную последовательность команд. Он начал поворачивать башню, не решив, в какой именно вражеский танк им стрелять.

Противник открыл ответный огонь. Строй танков Филова ответил неровным залпом.

Но, похоже, никто не попал в цель.

Филов остановился на цели.

— Подкалиберный… Дистанция четыреста пятьдесят!

Автомат заряжания затолкнул снаряд в казенник орудия.

— Поправка… Дистанция четыреста!

— Готов!

— Огонь!

Снаряд прошел мимо, несмотря на смехотворно малую дистанцию. Но вот один из вражеских танков исчез во вспышках, пламени и дыму под массированным обстрелом танков правофлангового взвода. В шлемофоне раздался искаженный голос.

— Я потерял одного, я потерял одного!

— Дистанция пятьсот!

— Не та частота, сукин сын!

Вражеские танки стреляли так быстро, как только могли. Снаряды неслись над мокрой травой. Филов не мог понять, почему никто не мог попасть в цель. На полигоне они все отстреливались на «отлично», на твердые пятерки.

Он попытался успокоиться и представить, что снова оказался на стрельбище.

Наводчик отправил очередной снаряд во вражеский танк. На этот раз, все пошло как надо.

Танк не взорвался. Его окутала вспышка, но большая угловатая башня осталась на месте, продолжая замедленно поворачиваться, словно в полусне. Тем не менее, члены экипажа начали выбираться из танка в неуклюжей спешке.

На краю поля зрения, Филов заметил, как башня одного из его танков взлетела в воздух, как будто была не тяжелее футбольного мяча. Еще один вражеский танк исчез в пламени загоревшегося топлива.

Это было уже слишком. Филов поднял крышку люка и выбрался наружу. Это все было безумием. Убийством. Он почти ничего не видел. Шлемофон стянул шею и он сорвал его. Он соскользнул вниз по мокрому борту башни, а затем спрыгнул на траву. И увидел других людей, бегущих по полю вдалеке.

Было бессмысленно оставаться здесь. Зачем? Они все погибнут. Просто будут стрелять, пока не убьют друг друга. Что это даст? Вспышки и грохот танковых орудий преследовали его, иногда прерываясь ударами металла о металл, когда снаряды попадали в цели. Сапоги Филова увязли в грязи. Он начал в панике бить себя по ногам, как будто это могло заставить их слушаться и нести его вперед по земле. Он бежал без оглядки.