Летний дождь - Вера Кудрявцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне тоже, — сказал Юрий и вдруг так ясно вспомнил отца — даже дыхание перехватило.
…Вот стоят они у края поля. Голова Юры едва выше колена отца. Он держится за палец сильной руки, задирает голову изо всех сил вверх: уж очень что-то интересное видит сейчас отец. Глаза его такие радостные, зубы блестят на загорелом лице, ветерок шевелит спутанные полосы над веселыми глазами.
— Пап, пап, мне не видно, — приподнимается Юра на цыпочки. — Не видно, пап!
И тогда отец легко отрывает его от земли, подбрасывает вверх, и Юра оказывается у него на плече.
— Смотри, сынок, смотри, какой хлебушко мы с тобой вырастили! — хохочет отец. — Смотри!
Золотое сияние ослепляет Юру, и он тоже хохочет, жмурясь от этого сияния…
— Отец, — простонал, наверно, вслух Юрий, потому что студентка взглянула на него, спросила:
— Что вы сказали? Я говорю, ананас и ананас! — вдыхала она аромат ягод. — Меня недавно ребята из горного ананасом угощали. Я попробовала и говорю: земляника и земляника! Интересно, если их, ну, там негров, папуасов, угостить земляникой, они, наверное, скажут: как ананасом пахнет! Вы ели ананас? — И замолчала: странновато смотрел на нее этот молодой мужчина.
— До свидания! — заторопилась она. — Спасибо! Вы мне прямо помогли этой земляникой! Девчонок в общежитии угощу! По ягодке…
«Похожа или показалось? — встал и Юрий. — Странно, — текли сами собой мысли, — чем больше времени проходит… тем чаще похожих на Шуру встречаю… странно…»
…В тот вечер Шура пригласила его на выпускной бал. В пединституте учатся четыре года, у Юрия все эти волнения были еще впереди, но в тот день он тоже сдал последний экзамен, дальше — практика, потом каникулы, словом, самое время — на бал!
Ослепительный зал, как показалось ему, был заполнен одними красавицами. Куда ни повернись — все девушки, девушки. Приглашенные молодые люди, видимо, растерявшись так же, как и он, казалось, готовы были сбежать немедленно или спрятаться, где только можно. Счастливо улыбаясь черничными глазами, Шура подвела Юрия к подругам. Со многими из них он был знаком, но сейчас едва узнавал их: так они были нарядны, недосягаемы.
— Страшно? — по-свойски подмигнула ему одна из них: ее он видел впервые. — Выставка невест! — рассматривала она смело Юрия светло-карими, сильно заплаканными глазами. — Выбирайте, пока не поздно! — обратилась она с призывом к нескольким стоящим вблизи юношам. — А то разъедемся — и все! И не видать вам счастья!
Рядом с крупной, под стать Юрию, черноволосой, черноглазой Шурой девушка казалась легким наброском, сделанным светло-коричневым карандашом. На ней было необыкновенное платье — словно соткано или связано из золотистых нитей прямо на ней, чтобы не исказить ни одной линии ее хрупкого тела. И коротенькое, как на девчонке-дошкольнице. Ее пригласили танцевать, и она, уходя, сказала Юрию:
— Вот видите! Я говорю — торопитесь!
Танцуя с Шурой, он видел только ее золотистое платьице. И все думал, ловя взгляд задорных, сильно заплаканных глаз: «Кто ее обидел? Почему она плакала перед балом?»
А потом объявили дамский вальс.
— Александра, — сказала она Шуре, глядя на Юрия. — Разреши пригласить твоего товарища механизатора сельскохозяйственных машин!
Она была такой невесомой, что Юрию хотелось приподнять ее над полом и кружить, кружить. А она, смежая чуть припухшие веки, шептала:
— Боже! Как с вами хорошо, как с вами легко танцевать! — И откидывалась на его руку, порхала, порхала по залу, приговаривая:
— Всю жизнь бы вот так кружить… кружить… Вы давно дружите с Саней?
— С кем? A-а, с Шурой? Да всегда. Росли вместе, учились…
— Счастливые! Любовь с детства, говорят, самая крепкая, вы с этим согласны? Самая крепкая, самая прочная, — пропела, разглядывая его неожиданно холодноватыми глазами. — А меня вот никто не любит, — опять игриво откинулась на его руку, прищурилась. — Так и засохну старой девой!
Он засмеялся и еще стремительней закружил ее.
— А вам нравится со мной танцевать? — спросила она шепотом, приподнявшись на цыпочки.
Он смелее обнял ее за талию и спросил тоже шепотом, щекоча дыханием кончик ее уха:
— Кто тебя обидел? Почему ты плакала? — И сам удивился: так участливо, так нежно спросил.
Едва заметные брови ее сдвинулись домиком, губы дрогнули было, но тут же она расхохоталась беспечно:
— Перед самым балом платье сожгла! Его нельзя гладить, а я… Хорошо, что теперь носят мини! Откромсала то, что сожгла, вернее, расплавила, наспех подшила и — на бал! Ну и поплакала, конечно! А вам нравится мое платье?
— Ага! — осмелел он, и это прозвучало как: «И ты тоже!»
— Это японская травира! — как большой секрет, сообщила она. — Ткань такая — самая модная! Вы заметили: ни у кого нет такого платья! Два года доставала! И достала. — Опечалились опять ее глаза на миг. — Я люблю цвет охры. Правда, мне идет?
Он кружил ее по залу и удивлялся, что ему, серьезному, как он думал о себе, человеку, так нравится слушать этот лепет про японскую травиру, про цвет охры…
— Знаете что, — продолжала нашептывать девушка. — Сегодня мы с вами больше танцевать не будем. Вы пришли с Саней, то бишь — с Шурой… с ней и танцуйте!.. А завтра приходите ко мне! Я одна живу — квартиру снимаю… хозяева на Север укатили… Хотите? С Шурой или без Шуры. Хотите?
— До завтра! — напомнила она ему, когда закончился вечер и он прощался с Шуриными подругами.
Назавтра они поженились.
Мать до смерти не могла простить ему его измены: так любила Шуру.
Не больше месяца длилось и его счастье. Ссоры вспыхивали по каждому пустяку. И однажды все объяснилось. Вздорная, она выкрикнула ему как самую большую обиду, что выскочила за него от отчаяния, что именно в тот вечер узнала, что ее жених и школьный товарищ, который учился в другом городе, женился, и так далее и тому подобное.
Потом плакала, просила забыть, простить, уверяла, что полюбила Юрия с первого взгляда.
Они не развелись. Но забыть, что он случайный человек в ее жизни, Юрий не мог и скоро уехал на одну из северных строек. Когда родился Санька, пришлось вернуться. Но чтобы меньше бывать дома, нашел работу с длительными командировками. Так они и жили.
Юрий решительно загасил сигарету. Эта девушка-студентка, чем-то так похожая на Шуру, растревожила его душу. «Надо ехать, надо скорее ехать», — думал он об отце, а знал, что сначала поедет к Саньке. Увидеть его, обнять, приголубить, а потом опять хоть на край света.
— Слушай, друг, — остановил Юрий такси. — Сгоняем до пионерлагеря, тут недалеко: сына давно не видел… отец болеет… И туда надо, и сюда… Выручи, друг!
— Куда ехать-то? — хмуро спросил таксист. Юрий сказал.
Поехали. Как ни мрачно было на душе, а, взглянув на фотографию и фамилию водителя, Юрий невольно усмехнулся:
— Слушай, шеф, у тебя такая фамилия — Солнышков! А ты — туча тучей. Контраст!
— Не повезет — так никакая фамилия не спасет, — так же хмуро отозвался Солнышков. — Интересно, как ты прозываешься — тоже, гляжу, не шибко тебе весело…
Ехали дальше молча, с одинаково потухшими лицами.
В пионерлагере было время сончаса, и дежурные никак не соглашались позвать Саньку. Наконец один из них скрылся в зелени двора.
— Па-а-п! — скоро несся оттуда шестилетний парнишка с беззубой улыбкой и с перевязанным коленом.
— А где же у тебя зубы, Санька? — смеялся счастливый Юрий, жадно рассматривая сына.
— Ерунда! Анна Николаевна сказала — новые вырастут!
— А что с ногой?
— А, ерунда! Анна Николаевна сказала — до свадьбы заживет!
Так, обнявшись, они сели на скамью.
— Знаешь что? Мне надо сказать тебе что-то по секрету, — зашептал Санька. — Ты бы не уезжал от нас больше! А то мама хочет на дяде Боре жениться, вот!
— Санька! — крепче обнял Юрий сына.
— Мама сказала — ты приезжать ко мне будешь. А когда я вырасту большой, я сам к тебе приезжать буду! Уж скорей бы вырасти!
— Да, сын, расти скорее!..
— Я постараюсь, — серьезно откликнулся Санька. — Почему-то все хотят поскорее вырасти. Анна Николаевна сказала: если будем хорошо есть, да спать, да побольше по лесу бегать — бы-ыстро вырастем!
Юрий слушал сына и, казалось, не мог наслушаться.
— А почему у тебя глаза веселые? Почему?
— Встретил одного хорошего человека.
— Кого, пап?
— Да тебя, Санька, тебя!
Сын просиял. Они медленно брели по лесной дорожке.
— Саньк, — с трудом подыскивал слова Юрий. — А скажи мне: этот дядя Боря не обижает тебя?
— Нет! Что ты! — засмеялся Санька. — Он добрый! Он этот, как его, Аорист!
— Аорист? Фамилия такая?
— Да нет! Это мама так его в шутку зовет. Я его раз спросил: дядя Боря, кто такой Аорист? Аористы, папа, это, оказывается, такие старые-престарые слова, и их даже уже нет на свете. А дядя Боря про них книгу написал, докторская называется.