Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир - Анастасия Ивановна Архипова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто этот Стелло? Кто этот Черный доктор?
Тоже не знаю.
Не походит ли Стелло на что-то вроде чувства, а Черный доктор – на что-то вроде суждения?
Я знаю одно: если бы мое сердце и разум обсуждали друг с другом тот же вопрос, они говорили бы то же самое5.
В «Стелло» отчетливо выявляются личностные черты и особенности взаимоотношений, которые потом станут каноническими для всех шерлокианских пар: сочетание сердца и разума; холодность, гениальность и проницательность доктора – и теплота и чувствительность Стелло. Конечно же свойства Черного доктора отойдут к Шерлоку Холмсу, в то время как доктор Уотсон займет место Стелло – слушателя, свидетеля, человека.
Как же получилось, что доктор Белл превратился в сыщика Холмса, а доктор Уотсон отошел на второй план? Биографические обстоятельства этого превращения хорошо известны, но для этой книги гораздо важнее типология образа, давшего начало нашему герою. И тут следует указать два важных обстоятельства, сопровождающих вымышленных докторов. Первое – это уже упоминавшееся ранее недоверие к доктору как герою литературного произведения, характерное для викторианской эпохи. В статье, посвященной доктору Лидгейту, герою романа «Миддлмарч», обозначена веха, когда докторам становится наконец позволительно быть не только на вторых ролях – и это 1871 год, когда был опубликован этот роман Джордж Элиот. Автор статьи справедливо задается вопросом – «Почему же врач в качестве главного героя не появляется в британской литературе до 1871 года, так что когда нам на обеде у мистера Брука представляют молодого хирурга Терциуса Лидгейта, нам он так же внове, как и леди Четтам? В этот век научного и медицинского прогресса мы вполне могли бы ожидать, что встретимся раньше с героем-врачом»6. И хотя до выхода рассказов Дойля пройдет еще какое-то время, дистанция, отделяющая «Миддлмарч» от «Этюда в багровых тонах», совсем невелика, всего-то 15 лет. «Доктора как доктора явно не представляли особого интереса для романистов XIX века, – говорится в той же статье, – и если писатель осмеливался выстроить свою книгу вокруг личной жизни доктора и его медицинской деятельности, то он рисковал нарваться на жесткую критику. Это произошло с “口нрбруком”，романом Гарриет Мартино (1839), который Сидни Смит ворчливо называл "историей любви аптекаря". Он утверждал, что доктор не способен к влюбленности: "Если он возьмет свою возлюбленную за руку, то в силу привычки измерит ей пульс; если она упадет в обморок, он предложит ей только нюхательные соли <…>”»7.
Второе обстоятельство связано с ролями, или же, пользуясь терминологией Проппа, функциями литературных врачей, которые, на мой взгляд, сводятся к посредничеству между персонажами, наблюдению за действием и почти полному неучастию и конфидентству – как правило, в отношении главных героев. Вплоть до второй половины XIX века доктора остаются теневыми фигурами, хотя и очень важными для сюжета. Наблюдая за жизнью с ее непарадной стороны, они получают огромное преимущество – сквозь призму их взгляда мы и сами начинаем проникать за кулисы жизни, видя болезни и страдания без всяких ширм и прикрас. Можно смело сказать, что для литературы XIX века присутствие докторов – это окно во внутренние покои, как в буквальном, так и в переносном смысле («чертоги разума»). Так, суперпопулярные в 1830–1840 годы «Записки доктора» Сэмюэла Уоррена сыграли именно такую роль, показав жизнь людей разных сословий и занятий с самой личной точки зрения (Черный доктор в «Стелло», по сути дела, выполняет ту же функцию). Через руки доктора – рассказчика «Записок» проходят и политики, и поэты, и бедняки; и добрые, и злые люди. При этом рассказы выстроены в форме «истории болезни» (case history), жанра, который в XIX веке еще не был окончательно формализован и позволял медикам излагать их в свободной форме8. По замыслу Уоррена, читатель должен был полностью увериться в аутентичности записок доктора, и для этого он придает своим рассказам форму «клинической истории болезни. [Доктор] говорит о симптомах, подразумевая, что он осматривал пациента, ставил диагноз и проводил лечение»9. Но и это Уоррену кажется недостаточным, и он вводит в повествование весьма деликатные и даже табуированные темы: например, в рассказе «Man About Town» в больших подробностях описывается, как сифилис разрушает тело больного, а в рассказе «Thunderstruck» девушка впадает в кататонию из-за очень сильного шока10. Герой «Записок» не только наблюдатель (главная функция литературных докторов), но и доверенное лицо своих пациентов (как, например, в рассказе «Statesman»11 – драматической истории взлета и падения одного британского политика), а также активно занимается посредничеством (как в рассказе «The Merchanfs Clerk»12 – где доктор пытается помочь одной бедной семье, ведя переговоры с богатыми и жадными родственниками). То же самое можно сказать и о Черном докторе из «Стелло», перемещающемся из королевских покоев в комнаты нищего поэта.
«Записки доктора» снискали большую популярность, в том числе и в России, где они переводились и публиковались практически сразу после выхода оригинальных текстов13. Однако тут важно понимать, что в тот момент эти рассказы воспринимаются скорее как документальные очерки, написанные врачом, и потому резонанс отчасти объясняется понятным желанием публики узнать различные подробности частной жизни пациентов, равно как и заглянуть в повседневную жизнь доктора. Уоррен публиковал свои рассказы анонимно, и, помимо идеи мистификации, он руководствовался конечно же теми соображениями, о которых мы уже говорили: если квазидокументальные заметки врача были вполне приемлемы, то доктор в роли главного героя – нет.
У Конан Дойля мы видим те же тенденции – доктор Уотсон осуществляет все перечисленные функции, становясь доверенным лицом Холмса (и единственным его другом);
