Охотники за головами - Ю Несбё

— Вот именно, — усмехнулся Грааф. — К тому же «Патфайндеру» будет легче усвоить технологии «ХОТЕ», чем наоборот. Иными словами, я вижу для «Патфайндера» единственный реальный путь. А именно — решиться на одиночное плавание.

Я заметил, как «патфайндеры» переглянулись.

— Разумеется, Грааф, биография ваша впечатляет, — сказал председатель, не заметив нечаянной внутренней рифмы. — Но мы в «Патфайндере» видим своего руководителя таким, что ли, стайером, таким… Как вы это называете на вашем рекрутерском жаргоне?

— «Мужичок», — тут же подсказал Фердинанд.

— Да, таким вот мужичком. Хороший образ. Тем, кто ценит то, что уже есть, и строит дальше, камень к камню. Выносливый и терпеливый. А ваш послужной список, он такой… эээ, яркий и драматичный, но никак не свидетельствует о выдержке и упорстве — качествах, необходимых руководителю.

Клас Грааф, который внимательно слушал председателя, повернувшись к нему и с серьезным выражением на лице, теперь кивнул.

— Во-первых, сразу скажу, что разделяю ваше мнение — «Патфайндеру» нужен именно такой руководитель, как вы сказали. Во-вторых, я бы и сам не проявил интереса к вашему предложению, если бы не считал себя именно такой личностью.

— А вы правда такая личность? — осторожно поинтересовался другой представитель «Патфайндера», тщедушный тип, в котором я сразу, еще до представления, узнал руководителя службы информации. Кое-кого из них я сам же устраивал на работу.

Клас Грааф улыбнулся. Задушевной улыбкой, от которой не только смягчились его твердые как кремень черты, но и полностью переменилось лицо. Я уже видел пару раз эту его уловку, превращающую его в проказливого мальчишку — вот, он может быть и таким тоже. Прием, сходный по воздействию с физическим прикосновением, о чем пишут Инбау, Рейд и Бакли, — интимный жест, заявка на доверительность, сейчас, дескать, я открою вам душу.

— Позвольте, я расскажу вам одну историю, — улыбнулся Грааф. — Поверить в которую, как мне кажется, будет непросто. А именно — что я на самом деле вечный неудачник. Лузер, что расстраивается, даже проигрывая в «орла и решку».

В ответ послышалось хмыканье.

— Но надеюсь, она кое-что говорит и о терпении и упорстве, — продолжил он. — В ББЕ охотился я как-то за одним довольно мелким наркодилером в Суринаме…

Я заметил, как оба «патфайндера» подались вперед. Фердинанд подлил им кофе, одновременно глянув на меня с торжествующей улыбкой.

И рот Класа Граафа пришел в движение. Губы шевелились, выпячиваясь вперед. Они выпячивались и втягивались назад там, где они не имели права этого делать. Интересно, она кричала? Конечно, кричала. Диана обычно не могла сдержать крика — легкая добыча собственного вожделения. Когда мы впервые занимались с ней любовью, мне вспомнилась скульптура Бернини в капелле Корнаро, «Экстаз святой Терезы». Отчасти из-за полуоткрытого рта Дианы и этого выражения страдания, даже боли, вздувшейся жилки на лбу и сосредоточенной морщинки между бровей. А отчасти потому, что Диана кричала. Мне всегда казалось, что охваченная экстазом святая кармелитка у Бернини кричит, когда ангел вытаскивает золотую стрелу из ее груди, чтобы пронзить ее снова. Во всяком случае, так мне все это представлялось, туда-сюда, образ божественного проникновения, совокупление в самом возвышенном смысле — но все равно совокупление. Но никакая святая не смогла бы кричать, как Диана. В Дианином крике было нестерпимое наслаждение, он, как стрела, вонзался в барабанную перепонку, так что мурашки бежали по всему телу. Жалобный и долгий, ее крик то нарастал, то затихал, словно звук летящей авиамодели. И такой пронзительный, что после первого любовного акта я проснулся от звона в ушах, а после трех недель любви решил, что у меня появились первые симптомы шума в ушах — нарастающий звук водопада, ну, по крайней мере водопадика, под аккомпанемент флейты, то набирающей громкость, то сходящей на нет.

Я как-то, к слову, сказал, что боюсь за свой слух, пошутил, естественно, но Диана восприняла это без юмора. Наоборот, испугалась и чуть не расплакалась. И когда мы любили друг друга в следующий раз, я почувствовал на своих ушах ее нежные руки и сперва понял это как несколько необычную ласку. Но когда ее ладони охватили мои уши, превратившись в два теплых наушника, до меня дошло, что это — проявление истинной любви. Действенность его с акустической точки зрения была невелика — звук буравил теперь кору мозга напрямую, но тем большим стало эмоциональное воздействие. Я не из тех мужчин, которые плачут, но поняв, я разревелся как ребенок. Очевидно, потому, что знал теперь — никто и никогда не полюбит меня так, как эта женщина.

И теперь, глядя на Класа Граафа и не сомневаясь, что она кричала и в его объятиях тоже, я тщетно пытался отделаться от преследовавшего меня вопроса. И как Диана не могла сдержать крика, так я не мог не спрашивать себя: неужели его она тоже держала за уши?

— След вел в заболоченную чащу джунглей, — говорил Клас Грааф. — Марш-броски, восемь часов в день. И все равно мы все время чуть опаздывали, всегда появлялись чуть позже, чем надо. В конце концов все в группе сломались, один за другим. Лихорадка, дизентерия, укусы змей или просто-напросто обычная усталость. Притом что тип этот был, как я уже сказал, довольно мелкой сошкой. Джунгли пожирают твой разум. Я был самым младшим, но под конец именно мне доверили командование. И мачете.

Диана и Грааф. Когда я поставил свой «вольво» в гараже, вернувшись из квартиры Граафа, то в какой-то миг хотел опустить окна, включить мотор и вдыхать углекислый газ, угарный газ и что там еще люди вдыхают — как-никак, это легкая смерть.

— Когда мы прошли по его следу шестьдесят три дня, одолев триста двадцать километров по самой отвратительной местности, какую можно себе вообразить, наш отряд сократился до меня и одного молокососа из Гронингена, слишком тупого, чтобы сойти с ума. Я вышел на связь со штабом и попросил прислать нам нидертерьера. Знаете такую породу? Нет? Лучшая в мире ищейка. И безграничной преданности — нападает на любого, на кого покажешь, вне зависимости от размеров. Друг на всю жизнь. В буквальном смысле слова. Вертолет сбросил собаку, годовалого щенка, прямо посреди джунглей огромного округа Сипаливини. Так же и кокаин, кстати, сбрасывают. Точка заброса находилась больше чем в десяти километрах от того места, где были мы. Казалось, ему не то что не отыскать нас — если он выживет в джунглях хотя бы сутки, это будет чудом. Так вот, он нашел нас меньше чем за два часа.

Грааф откинулся на спинку кресла. Теперь он полностью владел ситуацией.

— Я назвал его Сайдвиндер — как ракету, которая находит источник тепла, знаете, да? Я полюбил этого пса. И поэтому завел себе нидертерьера, вчера привез его из Нидерландов, это на самом деле внук Сайдвиндера.

Когда я вернулся после вторжения в квартиру Граафа, Диана сидела в гостиной и смотрела новости по телевизору. Шел репортаж с пресс-конференции старшего инспектора Бреде Сперре, перед ним торчал лес микрофонов. Он рассказывал про убийство. Раскрытое убийство. Убийство, раскрытое им в одиночку, по крайней мере ощущение было такое. Сперре брутально глотал согласные, как радиоприемник в грозу, пропуск за пропуском, как у пишущей машинки со стершимися буквами. «Виновный завт-а предста-ет перед су-ом. Еще вопросы?» Все признаки восточно-норвежского говора были вытравлены из его речи — притом что он, если верить гуглу, восемь лет играл в баскетбол за Аммерюд. Заканчивая Полицейскую академию, был вторым на курсе по количеству баллов. В портретном интервью для женского журнала отказался ответить, есть ли у него любовница на работе. Дескать, возможная любовница привлечет внимание как СМИ, так и тех элементов, которых он ловит. Впрочем, ничто на глянцевой фотографии в том же журнале — полурасстегнутая рубашка, полузакрытые глаза, двусмысленная улыбка — не указывало на наличие любовницы.

Я встал позади Дианиного кресла.

— Он теперь в КРИПОСе, — сказала она. — Убийства, все такое.

Я это и сам, разумеется, знал, я гуглил Бреде Сперре каждую неделю, чтобы знать, что он поделывает, не сказал ли чего в газетах про шайку похитителей предметов искусства. Кроме того, я еще и расспрашивал о нем при случае — Осло город маленький. Я был в курсе.

— Сочувствую, — сказал я непринужденно. — Теперь он нечасто сможет заглядывать к тебе в галерею.

Она улыбнулась и взглянула на меня снизу вверх, а я посмотрел на нее сверху, усмехнулся, теперь наши лица находились в обратном соотношении против обычного. И на какой-то миг мне подумалось, что ничего этого с Граафом не было, что я просто вообразил это, чересчур живо и ярко, как другие воображают время от времени самое плохое, что может случиться в их жизни, чтобы прочувствовать это и понять, стоит ли жить дальше. И словно желая получить подтверждение, что это только фантазия, я сказал, что надо бы на самом деле заказать поездку в Токио в декабре. Но она, так стремившаяся туда, изумленно посмотрела на меня и сказала, что не может закрыть галерею на Рождество, это же высокий сезон. И что никто не ездит в Токио в декабре, там же холодина. Тогда я спросил насчет весны — может, уже забронировать билеты? И она ответила, что не стоит так далеко загадывать, лучше подождать и посмотреть, как все сложится. Конечно, ответил я и сказал, что пойду лягу, что я очень устал.