Скрижали - Владимир Файнберг

— Был грех, — отозвался Артур, — с четырнадцати лет с удочкой. Прошел и объездил чуть не всю Россию от Карелии до Курильской гряды. Теперь не ловлю. Давно.

— Уже второй час, — Иваненко посветил папиросой на циферблат наручных часов. — Наши расходятся. Идите ложитесь. Утром со Стахом уеду вниз, в кишлак. Заставу кормить нечем. Не знаю, что завтра будет. Москва говорит одно, республика — другое. Нет сил терпеть. И деваться некуда. Всю жизнь в погранвойсках, ни сбережений, ни квартиры…

— Семья здесь? — спросил Артур.

— Рядом. Как у всех. В военном городке.

…На рассвете Артур проснулся оттого, что кто‑то настойчиво тряс его за плечо. Он открыл глаза, увидел солдата.

— Извините. Майор приказал разбудить. Вот удочка. Банка с наживкой.

— А где он сейчас?

— Только что отбыл с директором заповедника.

«Зачем это все? — думал Артур, одеваясь. — Наивный Стах думает отвлечь меня. Заставили человека червей рыть. В потёмках».

— Как вас зовут? — спросил он солдата, выходя с удочкой и банкой в холодный туман, над которым плыли вершины гор, освещённые солнцем.

— Рядовой Николаев.

— Я спросил: как зовут?

— Сережа. Сергей. Вы не бойтесь. Вас будут прикрывать. Озерцо на той стороне.

— Зачем все это нужно? — Артур приостановился, — Я этого не просил.

— Ничего не поделаешь, — ответил солдат, — приказ майора.

По узким досточкам они перешли контрольно–следовую полосу, потом через узкую дверцу, на которой было написано: «Ворота № I», проникли за высокую проволочную ограду. Она тянулась вправо и влево, теряясь в тумане.

«Я авантюрист», — подумал Артур, когда два одетых в маскировочную форму пограничника с автоматами, сменив Сережу Николаева, молча повели его вперёд.

Он оглянулся. Там, за высоким бесконечным проволочным забором, как за оградой концлагеря, оставалась раздираемая междоусобицами страна…

— Видите верхушки двух деревьев? Под ними озеро, — тихо сказал один из пограничников. — Можете полтора часа порыбачить.

— Понял, — кивнул Артур.

Но рядом уже никого не было. Провожатые как сквозь землю провалились.

«Потерял Анну. Ведешь опасную, бессмысленную жизнь. Что ты здесь делаешь?» — думал он, продолжая идти к вырастающим впереди тополям.

В разрыве между ними ртутно взблеснула поверхность воды. Это оказалось даже не озеро, а небольшой пруд. Артур спустился по отлогому склону к каменистому берегу, отмотал леску, обвитую вокруг бамбукового удилища. Крючок, грузило и красный поплавок были на месте.

Он наживил червяка, закинул удочку.

Над водой ещё курился туман. Напротив, на горном склоне, поодаль друг от друга виднелись два дома. Один глинобитный, небелёный, другой побогаче, обнесённый изгородью из камня.

И эта скала, и дома на ней, освещённые ярким солнцем, поднявшимся над грядой гор, отражались в водной глади. Артур смотрел на красный штырёк поплавка, на отражение домов. Странное спокойствие нисходило на него…

Безвольно подчинясь решению Стаха и майора Иваненко, он стоял здесь, между двух стран, в полной тишине. И поплавок недвижно стоял в воде. И отражения домов были недвижны.

Вдруг он ощутил, что парит посреди бездны. Ни верха, ни низа. Там, под этими отражениями, под толщей воды, под той стороной Земли, такой же верх, как здесь, над вершинами гор… Как справа и слева. И увидел он сонмы звёзд, окружающих Землю. Странно было видеть их в солнечном свете. И луну…

Закружилась голова. И в этот момент в мозгу раздался отчётливый голос Анны:

— Родненький, моё солнышко, я всегда с тобой…

Артур оцепенел.

Но голос смолк. Что‑то неуловимо изменилось. Он поднял взгляд.

Из глинобитного домика вышла с двумя вёдрами в руках женщина в красном платье. Начала было спускаться к воде. Увидев Артура, замерла, бросилась обратно. С грохотом затворила за собой дверь.

Он смотал удочку, пошёл обратно. Подкашивались ноги. Ощущение потери верха и низа продолжалось. Вдалеке сквозь туман, как иероглифы, проступили ряды столбов с натянутой на них проволокой.

— Что ж вы так мало? — раздалось за спиной.

— Не клюёт, — отозвался Артур.

У прохода через контрольно–следовую полосу его встретил Сережа Николаев, проводил на заставу в гостевой домик. Другой солдат принёс тарелку пшённой каши, стакан чая.

— Вас тут спрашивали, искали, — сказал он.

— Что?

— Говорю, звонили из города, спрашивали Артура Крамера.

— Кто?

— Не знаю. Я был на связи. Спрашивали: не у нас ли Артур Крамер? Ответил: у нас. Спросили: куда двинетесь дальше? Сказал: не в курсе. И отбой.

— Спасибо.

Солдат вышел. Артур подошёл к окну. Оно выходило на плац у казармы, где на турнике по очереди подтягивались пограничники.

Казалось, мир был как мир.

«Мертвые живы, — вслух произнесли губы Артура. — Мертвые живы…» И в это же время в его сознании, как бы сама собой, начала запускаться цепочка рабских, трусливых мыслей.

«А если провокация? — думал он. — Перевели через границу. Сколько я там был? Минут сорок? Спросят: кто такой? В каком качестве появился? Кто‑то засёк, что я здесь, следит… Интересовались не Стахом, а мной».

Совершенно некстати вспомнился Боря Юрзаев. Его яркие глаза, курчавая шевелюра, длинные бачки, которые он отпускал, чтоб больше быть похожим на Пушкина, вспомнился рассказ Бори о том, как он был арестован прямо на улице, впихнут в машину, как защёлкивали наручники.

Артур заставил себя сесть за стол, съел остывшую кашу, выпил чай. Лицо Бориса Юрзаева продолжало стоять перед глазами. Оно исчезло, лишь когда вошли майор со Стахом.

— Говорят, пришёл без рыбы? — спросил Стах. — А мы с уловом. Договорились. За горючее потребкооперация завезёт майору полтонны баранины, несколько ящиков сгущёнки да тонну сухофруктов! Все‑таки кое‑что!

— Кое‑что, — хмуро кивнул Иваненко. — Доложили, кто‑то вас разыскивал. Артура Крамера.

Стах хлопнул себя по лбу:

— Так это наверняка вернулся Бобо Махкамбаев! Точно он. Больше некому.

— Бобо? Зачем я ему? — удивился Артур.

— Едем! Теперь все расскажу. По дороге.

А. БЕРГСОН. «ТВОРЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ»

(Конспект)

Жизнь является как бы потоком, идущим от зародыша к зародышу при посредстве развитого организма. Все происходит так, будто бы сам организм был только наростом, почкой, которую выпускает старый зародыш, стремясь продолжиться в новом. Существенное заключается в непрерывности прогресса, бесконечно продолжающегося, прогресса невидимого, до которого поднимается каждый видимый организм на короткий промежуток времени, данный ему для жизни.

* * * * *

Глаз позвоночного и глаз такого моллюска, как морской гребешок, идентичны. А ведь моллюски и позвоночные отделились от их общего ствола далеко ранее появления столь сложного глаза, как глаз гребешка. Откуда же такая аналогия в их строении?

* * * * *

Жизнь растительная, инстинктивная и жизнь разумная — три расходящиеся направления одной деятельности, разделившейся в процессе своего роста, а не последовательно, как предполагается со времён Аристотеля.

* * * * *

Интеллект и интуиция, вначале проникавшие друг в друга, сохраняют кое‑что из общего происхождения. Ни то ни другое никогда не встречаются в чистом виде. В растении может пробудиться исчезнувшее в нём сознание (вьющиеся) и подвижность животного, а животное может стать на путь растительной жизни.

* * * * *

Интеллект представляет себе ясно только прерывное, т. е. неподвижное. Он представляет себе становление как серию состояний, из которых каждое однородно само по себе и, следовательно, не меняется. И, таким образом, упускает то, что является новым в каждый момент истории. А новое бьёт непрерывной струёй. И невозможно предвидеть, чем будет новая форма, в чём её своеобразие.

* * * * *

Жизнь, т. е. сознание, пущенное в материю, шло или в направлении интуиции, или в направлении интеллекта. Интуиция сузилась до инстинкта. Все происходит так, будто интеллект, накладывая свою руку на материю, имеет главной целью дать выход чему‑то, что материя задерживает. Человек является смыслом всей организации жизни на нашей планете.

* * * * *

Область духа шире интеллекта, который направлен главным образом на инертную материю.

* * * * *

Познать единство духовной жизни можно только войдя в интуицию, чтобы оттуда идти к интеллекту. Наоборот — невозможно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Опять «дворники» ёрзали по лобовому стеклу, сметая снег с дождём.

«Проклятый климат! — бормотал Борис Юрзаев. Вцепившись в руль, он опять гнал машину по пустынному мокрому шоссе. — «Проклятый климат не даёт ни урожая каждый год, ни просто хоть на грош надеждыІ. Чьи стихи, чьи! Где я это читал? В марте, как в ноябре! Черт знает что! Нечерноземная зона… А может, и не надо здесь людям жить? Разбрелись аж за Полярный круг, весь год трясутся, печки жгут, флюсы, авитаминоз. Неужели через считанные дни все это останется лишь в памяти?»